Деревянные ступеньки скрипят от каждого моего шага – намного громче, чем в детстве. Теперь уж никак втихую не сбежишь погулять.

Поднимаясь, оборачиваюсь на папу. Он на кухне; делает такой глубокий вдох, что отсюда видно, с каким усилием поднимаются его плечи. Многим не по себе в моем присутствии, но хуже всего моему родному отцу.

Вспоминаю Нейтана, как он вчера стоял в углу спальни и что-то бормотал о работе, наблюдая, как я собираю вещи. Я прямо чувствовала, как с него пот течет.

Черт, он напоминает мне отца… Чудесно. Психолог будет в восторге.

Дверь в спальню родителей приоткрыта, изнутри доносится звук работающего увлажнителя воздуха. Прикладываю руку к дереву, слегка толкаю дверь.

Мама сидит на кровати. Спину подпирают подушки, ноги вытянуты, одна – в массивном белом гипсе. Ее светлые (крашеные, на самом деле она брюнетка, как я) волосы собраны в высокий хвост, она в макияже. Я вообще редко видела маму без макияжа. Пламптон не такое место, куда кто-то приезжает неожиданно.

Она замечает, как я подкрадываюсь к двери, и улыбается.

– Люси! То-то мне показалось, что я слышала твой голос… Заходи, милая.

Шагаю в комнату. Раньше в главной спальне на стене над кроватью висела настоящая галерея моих фотографий – не менее двенадцати снимков очаровательной меня с раннего детства до взрослой жизни, – но теперь тут висит одно огромное бело-голубое стеганое одеяло. Наверное, мама сама его сшила, но мне все равно чуть-чуть неприятно, что меня заменили одеялом.

– Привет, мам.

– Иди сюда, обними меня… Знаю, выгляжу я ужасно, но честное слово, я в порядке.

Она вовсе не выглядит ужасно. Но старше, чем я ее помнила. Может, это она и имела в виду. Моей маме, как и ее маме, повезло иметь прекрасную гладкую кожу, благодаря которой она всегда выглядит на десять лет моложе. Теперь, в пятьдесят пять, она начинает выглядеть как человек, которому около пятидесяти.

Я тоже унаследовала хорошую кожу, но выгляжу на двадцать девять. А в неудачный день – на тридцать с лишним. Все-таки обвинения в убийстве старят.

Подхожу к кровати и торопливо обнимаю маму. Она пахнет парфюмом. Наверное, каким-то дорогим, но точно не знаю. Для меня любой парфюм – цветочная дрянь.

– Я так рада, что ты приехала, – говорит она. – Твоя бабушка с этим праздником меня доведет. Раньше она отказывалась ходить с нами в ресторан в день рождения, а теперь вдруг хочет огромный праздник для всей семьи… Да еще и говорит мне об этом всего за две недели! Она точно пытается меня убить, чтобы потом хвастаться, что пережила дочь.

Я не спорю – это действительно в духе бабушки. Опускаюсь на край кровати.

– Как твоя нога? Тебе дали хорошее болеутоляющее?

– Не нужны мне никакие лекарства, – отмахивается она. У мамы более заметный техасский акцент, чем у нас с папой, поэтому все, что она говорит, звучит очень дружелюбно. Она выросла в здесь, в Пламптоне, а папа переехал в Техас, только когда поступил в колледж. Те крупицы акцента, что у меня были, я растеряла через пару лет после переезда. Я по ним не скучаю.

– Как ты вообще сюда забралась?

– С помощью этих костылей. – Она играет бицепсами. – Врач сказал, что это будет сложно, но я справилась на ура. Не зря все-таки занималась с частным тренером.

– С каких это пор ты такой качок?

Она морщит нос.

– Мне не нравится, когда так шутят. Но для женщин постарше спорт очень полезен. Ты все еще набираешь часы на беговой дорожке?