Сегодня на нем тот же свитер, надетый поверх рубашки в клетку, и он по-прежнему выглядит очень мягким.

Ресторан – на самом деле забегаловка в подвале старого дома. Дважды прошла мимо него, не заметив, пока искала вход.

– Давай поскорее закончим с этим, – говорит он, когда я сажусь напротив. – Выкладывай, что хотела.

– Господи, может быть, сперва закажем? – Я открываю меню. – Что посоветуешь?

– Все.

В крохотной забегаловке всего два стола – за другим расположились два бизнесмена, болтающих с официанткой по-корейски. Кухня всего лишь в паре метров от нас, и оттуда доносится дивный запах.

– Никогда не ела корейскую еду, – признаюсь я.

– И сколько же лет ты живешь в Сиэтле?

– Всю свою жизнь.

Он поднимает брови, дожидаясь, пока я сообщу, сколько лет длится «вся моя жизнь».

– Мне двадцать девять, – говорю я, закатывая глаза. – Нам, наверное, стоит узнать возраст друг друга, если мы и впрямь собираемся сделать это.

– Ничего мы не будем делать.

– Тогда почему ты здесь?

Он мог бы ответить: «Бесплатный ужин». Но не отвечает. Секунду он молчит, а затем произносит:

– Двадцать четыре.

Маленькая победа.

Он тоже открывает меню.

– Пулькоги. Корейская говядина на гриле, – говорит он, указывая на ряд блюд в меню. – Белым людям она обычно нравится. Без обид.

– А с какой стати мне обижаться? Я белая.

– Некоторые белые терпеть не могут, когда напоминаешь им, что они вообще-то белые. Их бесит даже разговор о собственной расе.

– Наверное, большинство из нас просто не думают о том, что они белые?

Он криво улыбается.

– Так и есть.

О.

– Что ж. Если ты правда советуешь, то не вижу ничего странного в том, чтобы заказать то, что нравится белым.

В конечном итоге это я и делаю. Он говорит, что я могу попробовать его пибимпап. Странное предложение – и еще более странное от осознания того, что я ужинаю с Домиником Юном. Это наш самый длинный разговор, не связанный с радио. Не знаю, как относиться к тому, что нам проще говорить о расе, чем о якобы обожаемой нами работе.

Когда официантка уходит, мы погружаемся в молчание и я начинаю рвать салфетку. Я нервничаю, находясь рядом с ним безо всяких экранов или микрофонов. Он, как я уже ранее призналась Амине, недурен собой. Разумеется, я и прежде находилась в присутствии симпатичных мужчин на работе.

Но степень привлекательности Доминика Юна немного обезоруживает. При иных обстоятельствах я бы свайпнула его вправо, а затем влюбилась бы в него по уши, а он бы меня бесцеремонно кинул. Может быть, именно поэтому с ним так легко спорить. Мне не было нужды стараться ему понравиться: я уже знала, что не нравлюсь ему.

Слава богу, его предплечья закрыты.

– Я понимаю, – начинаю я, отрывая смачный кусок салфетки, – что у тебя создалось впечатление: либо новости, либо ничего. Но задумайся. Должна же быть в радио хоть какая-то радость, помимо холодных и твердых фактов. Люди ведь слушают подкасты, верно? Их всего-то навсего около пяти миллионов.

– Ты меня сюда привела, чтобы прочесть лекцию о подкастах?

– Уверена, найдется и такой, какой понравится тебе. «Жизнь после магистратуры» – как тебе такой подкаст? Или подкаст для тех, кто считает, что хорошо сбалансированная диета – это кармашек со вкусом пиццы пепперони?

Краешек его рта приподнимается. Едва заметный намек на ямочку.

– Ты ведь ничего обо мне не знаешь. Наверное, этим и объясняется сталкинг в «Фейсбуке».

– Я… просто собирала информацию, – настаиваю я.

– Я слушаю подкасты, – наконец отвечает он. – Есть отличный подкаст об американской юридической системе, который…

Я издаю стон.

– Доминик. Ты меня убиваешь.

Теперь он уже беззастенчиво ухмыляется.