– Ты ревновать станешь? Не вздумай, Ляйсан обидится, а у нее большая сила.

Фрося шмыгнула носом:

– Как не ревновать, Лаврик, ты уж неделю в стороне от меня спишь. Я вот кровать-то располовиню, чтоб поуже да потуже нам было.

– Ничего не делай, это пройдет.

Надо было нарубить жердей загоны подновить, ты оседлал Карего и верхом поехал в ближайший лес. Голова шумела, ты уже давно старался не думать, мурлыкал песенки, вспоминал дни веселой молодости. Ты понял, что боишься встречи с Ляйсан, наверное, она не думала, что ты так скоро сбегаешь за женой, и обиделась. Боялся встречи и ждал, знал, что важное слово скажет ему любимая татарочка.

Рубил тонкие осинки и березки, стаскивал в кучу, чтобы потом можно было на передке от телеги привезти всё ко двору.

– Помогай Бог! – услышал за спиной голос и обернулся. Долго вглядывался в лицо, день ясный и солнечный, чего тут сомневаться: дед Максим! Но дед давно умер, и ты был на его могилке. А дед смотрел прямо и улыбался:

– Испугался, внучок? Не пугайся, я с добром. Матрена Савосиха тебе тетка родная – ты про то знашь. Ей тяжко теперь, года, робить не может, а колхоз зачем будет содержать дармоедку? Скажи ей, что под задним правым углом избушки ее зарыт горшок, а в нем золотые монеты. Пусть не брезгует, это все мной нажито. Пущай пойдет в район и найдет там зубного врача, не ошибется, он там один. По одной монете пусть продает, а цену он знат. Второе. Фильку ты сдал по недоразумению или нарочно? Ты уговорить его хотел? Совсем не знашь ты нашей породы. Наши мужики – кремень. Ты тоже наш, но у тебя на душе шкурки нет, как и на голове защиты. Ты со смертью рядом ходишь. Жалко мне тебя, учить бы тебя надо было, большой толк мог получиться, потому что душа – это для всяких наук и творений крайне надо, да пришли эти горлопаны, всё понарушили. Вишь, Лаврик, как сложно мир устроен: они тебе всю жизню перековеркали, а ты за них свою кровь отдал. Ещё. Жену ты сюда перевез, а с татарочкой как? Так и будешь бегать с горячей бабы на любовные разговоры с райской девицей? Ты хоть спал с ней? Нет? И в небесах за сиськи не трогал? Плохи твои дела, не болтайся ты, как говно в проруби, выкинь из головы эти небесные побегушки. Съезди в город, там церковь служит, исповедуйся и причастись, а то с ума спрыгнешь. Да, и татарина этого, который вас со стариком привез, Бейбул прозывается, остерегайся, недобрый человек.

– Напраслина, дед Максим, Бейбул старика к себе брал, когда тот совсем один остался.

Дед улыбнулся в бороду:

– Чудной ты, Лаврик, да этого старика с его хозяйством и пенсией за детей погибших любой бы с поцелуями взял, только Бейбул не отдал. А вернуться домой ему дети посоветовали, он ведь тоже с ними говорит, хоть и не летает. Все, прощай, внук, больше не увидимся. И съезди в деревню, на мою могилку, под крестом земля провалилась, на ноги давит.

Ты хотел еще что-то сказать, но никого уже не было, и даже трава не примята, там, где дед стоял. Ты перекрестился и начал рубить ближнюю осинку.

Вечером, когда Эти встал на молитву, Фрося позвала Лаврика во двор. Вечер тихий и теплый, кони хорошо наелись в лесу и отдыхают, корова жует свою жвачку, маленький жеребенок Газис тычется в мамкино вымя, из которого Фрося только что сдоила молоко на кумыс.

– Лаврик, вот чо хочу тебе сказать. У тебя в голове все пемешалося, где Ляйсан, где Фроська – не сразу скажешь. Ты спроси старика, пусть он разрешит мне Ляйсан зваться. Тогда и у тебя все на место встанет.

Ты долго думал, потом сказал:

– Дождусь, когда она сама придёт, у нее спрошу. Знаешь, они там как ангелы, их обижать нельзя.