– Мам, – мягко позвал Михаэль, но та только моргала и не двигалась. Часы пробили шесть, и Соня вздрогнула, будто услышала артиллерийский выстрел или сирену перед бомбёжкой. Кончится ли это когда-нибудь? Многие, кто прошёл через войну, страдали от нервных тиков, а Соня до сих пор мучилась от ночных кошмаров.

   Вот уже много лет она предпочитала бытность домохозяйки сестринскому ремеслу, и сын не осуждал её за это. Через что ей только ни пришлось пройти, чтобы вырастить его в Третьем Рейхе, и это ещё дядя Томас, благодаря специальности, остался в тылу и помогал! Другим молодым матерям так не везло… К тому же денег, которые некий английский банк каждый год присылал на имя Сони с анонимного счёта на Мюнхенский, хватало с лихвой на все их нужды. Даже Пауль иногда без зазрения совести стрелял у тётки карманные!

– Пойду и посмотрю, как там курица в духовке, – прошептала она еле слышно, лихорадочно вытерла руки о передник и заспешила к выходу. Михаэль проворно встал с места, так что стул под ним заскрежетал о паркет, и схватил её за локоть.

– Мама, пожалуйста, – проговорил он виновато, сжал её руку в ладонях и, зажмурившись, поцеловал. Соня с нежностью коснулась его макушки. – Не злись на меня. Я должен… Я уже так давно об этом мечтаю.

Во времена национал-социализма Соню Штерн назвали бы идеальной дочерью, матерью и сестрой, и даже сейчас, когда ей исполнилось сорок четыре года, былой ласковый и нежный образ белокурого ангела, который её сын яркой вспышкой пронёс через всё детство, до сих пор переполнял его сердце. Он всё время думал, что рано или поздно должен уйти из дядькиного дома – коль у него не имелось отчего, – но каждый раз оставался. Ради неё. Ради неё же держал язык за зубами, и даже то, что отец был, мол, англичанином, узнал после долгих и методичных расспросов, из-за которых Соня непременно заливалась слезами.

– Мы познакомились в Вене ещё до войны, – говорила она, стряхивая слезинки с уголков глаз, пока укладывала его – восьмилетнего, – спать. Даже одеялом накрывала до самого носа, словно хотела защитить: – Я работала около года в психиатрической больнице последователей психоанализа, а он каждую неделю приходил туда навещать родственницу. Я уехала обратно в Германию, а больше мы и не виделись. Вот и вся история, шэцхен. Он даже не знал о твоём существовании.

– Тогда откуда деньги в Мюнхенском банке? – спрашивал Михаэль уже в тринадцать.

 Глаза Сони на миг стекленели и наполнялись слезами, нижняя губа дрожала. Она выбегала из спальни, прикладывая к векам идеально симметричный платочек, после чего туда заходил Томас, скрещивал на груди руки и, поправляя очки на переносице, осуждающе качал головой.

  В такие минуты Михаэль чувствовал нестерпимый стыд за то, что довёл мать до слёз, сглатывал и долгое время не задавал лишних вопросов. Вскоре всё начиналось заново. В пятнадцать лет, уже после войны, Михаэль спросил у родных, почему не носил отцовскую фамилию и почему весь Пассау упорно делал вид, словно у Сони Штерн никогда не было мужа, а сын появился как будто из воздуха? Вот тогда-то дядя Томас и выдал нечто новенькое: потому что причастность к английскому шпиону могла бы стоить им жизней!

– Ну вот ты и вынудил меня сказать правду, – всплеснул руками дядя Томас. – Да-да, мой мальчик, ты не ослышался! Потому и не спрашивают и не говорят, что слишком нас уважают. Не хотят навлечь беду. Особенно во времена режима… Ты знаешь, что могли сделать с тобой и Соней?

 Как Михаэль гордился собой тогда: английский разведчик! Его отец – герой, внедрившийся в австрийскую, а затем и германскую элиту, чтобы стать полезным своему отечеству – Британии. Его, мол, всё равно раскрыли, и никто не знал, чем закончилась жизнь английского героя – неужели умер в пыточных Гестапо? – но разве это имело значение?