— Пойдем, нас уже ждут, — Кир подходит ближе, подает мне руку, помогая подняться на ноги.

— Ты не отстанешь, да? — спрашиваю, пока он помогает мне надеть верхнюю одежду.

— Чтобы ты в очередной раз пошла и где-нибудь потеряла сознания, нет уж, уволь.

Он разворачивает меня лицом к себе, цепляет большим и указательным пальцами мой подбородок и заставляет смотреть в глаза. Смотрит на меня серьезно, без тени улыбки, лоб морщит, словно недоволен чем-то. А я не понимаю чем, не понимаю, что он здесь делает, я вот уже долгое время не понимаю, какого черта вообще происходит.

И я не знаю, сколько мы так стоим, не проронив ни единого слова, молча смотрим друг другу в глаза. Черт, какие же все-таки красивые у него глаза, ярко-голубые, светящиеся, живые что ли, и взгляд такой пронзительный, словно прямо в душу заглядывает, насквозь прожигает. И мне от этого взгляда сейчас укрыться хочется, потом что столько всего в нем бушует, столько всего перемешано: и злость, и боль, и волнение … да все на свете просто.

Не надо, не смотри на меня так, я ведь поверю, поверю, что тебе не все равно, а ты меня раздавишь, так же как когда-то раздавил другой. Я больше не хочу верить, не хочу слышать глупые объяснения, в которые, конечно, опять же по собственной, совершенно неисправимой, глупости, буду верить.

Именно так было с Вадимом, я поверила, слушала его лживые речи, бесконечные оправдания и непрекращающиеся обещания. Как дура последняя верила, что он меня действительно любит, что нужно потерпеть совсем чуть-чуть и все будет, он разведется наконец и мы вместе будем.

«Чуть-чуть» длилось почти год. Вадим продолжал лгать, продолжал находить все новые и новые причины, по которым он, якобы, пока не мог развестись с женой. А я продолжала верить, потому что розовые очки они такие, удобные очень. Так и жила, и, возможно, весь этот театр абсурда бы продолжался до сих пор, если бы не один очень неприятный факт… Для Вадима неприятный.

Второй раз на одни и те же грабли наступать я не готова. И пусть Кир никаких романтических отношений мне не предлагал, и вообще ничего такого не предлагал, я-то понимаю, что однажды обязательно вляпаюсь. А мне больше не нужно, одного раза было достаточно, через край просто. Он наиграется, во что бы там ни играл, а я останусь.

— Ничего подобного больше не произойдет, — я наконец прерываю этот непозволительно долгий зрительный контакт и отворачиваюсь. — Просто в тот день я…я перенервничала, ясно!

— Ну все-все, не буянь, я и сам виноват в какой-то степени, исчез, ничего не объяснил.

— Не надо ничего объяснять, просто… просто давай на этом закончим, ты ведь уже нашел себе «семью», а со мной все будет в порядке, только верни мне, пожалуйста, ключи от машины и…

— Нет у меня никакой семьи, и никого я не искал, я бы мог сейчас попробовать объяснить, но это будет индийское кино, в которое ты вряд ли поверишь, поэтому я лучше покажу, ладно?

Я киваю, просто, чтобы поскорее все это закончить и наконец оказаться дома, вдали от всей этой суеты и недопониманий. Пусть показывает то, что ему нужно.

Кир застегивает на мне пуховик, натягивает на голову капюшон и пропускает вперед.

Его машина припаркована на стоянке, недалеко от входа. Открыв для меня дверь с пассажирской стороны, Кир, как и раньше помогает мне сесть в машину, а потом, обогнув свою сверкающую «Ауди», занимает водительское место, поворачивается ко мне и с каким-то особым педантизмом проверяет ремень безопасности. У меня же отчего-то врывается смешок, видно нервное.

— Это не смешно, — строго произносит Кир и смотрит на меня так, словно я дитя неразумное, а он большой и взрослый дядька, которому на голову свалилось нерадивое чадо.