Я прилетаю в Волжский. В аэропорту вижу Витю с букетом ирисов. Мы неуклюже обнимаемся.

Через неделю у него выпускной. После официальной части запланирована поездка на пароходе – встреча рассвета. Витя меня пригласил.

Мама, провожая нас, говорит ему: «Витя, какой берешь Веру, такой чтобы утром и вернул». О чем это мама? Краска заливает мое лицо. У меня и мыслей об этом нет. Это исключено…

Витя – высокий, элегантный, низко склонялся надо мной и читал стихи, которые написал накануне. Одноклассницы все пытались увести его танцевать. Но он от меня не отходил ни на шаг. И много фотографировал. Хотя я смущалась – не люблю этого. Мы с ним все время провели на палубе: поздоровались с Луной, сочиняли стихи про лунную дорожку, приветствовали солнце…

Через неделю Витя уезжал в Ленинград. Я боялась этого момента, ощущала его неотвратимость. И он пришел болью и предчувствием конца.

Я проводила Витю в аэропорт. Он говорил о том, что обязательно поступит (я знала, так и будет – он умный, с золотой медалью школу закончил), потом я переведусь в Ленинград, и мы будем учиться вместе.

Я вернулась домой и почувствовала свое одиночество. Что-то уходило – большое и важное, чистое и неповторимое. Мама успокаивала:

– Верочка, будут каникулы, и вы увидитесь.

Я ответила:

– Я никогда его больше не увижу.

И долго горько плакала, уткнувшись в мамины колени, а она гладила меня по голове и тоже плакала.

Знаешь, Марта, это странно, но его мама, Надежда Георгиевна, стала писать мне письма. У нас с ней много общего: любимые писатели (и мой Голсуорси!), художники, музыкальные произведения.

Она обмолвилась, что в Витиной комнате в общежитии на стене три моих больших портрета. Все интересуются, чье это изображение. А он отвечает: «Это моя любимая японская актриса».

Витя узнал, что необходимо сделать для моего перевода в его университет. Я готовлю документы, а в подсознании мысль: ничего не будет. Почему? Чувствую.

«Вера, ты не приехала. Но наш город все еще надеется… Моя японочка, моя малышка, я все еще жду… Мое нежное счастье, обещай невозможное…»

Мы с Мартой молчим. Я думаю о том, что где-то затерялось мое хрупкое счастье. Или живет во мне и с первым снегом приходит, чтобы теперешнюю жизнь очистить, освятить, воскресить и вознести мою душу к чистоте, которая бывает только в юности. А мы, взрослые люди, заблудились в мелочности быта и преувеличенных проблемах.

Исчезает хрустальность ощущений – и только музыка из нашего фильма трепетно зовет вернуться туда, куда забыты пути…

Но сегодня я словно возродилась: то ли от прикосновения к иконе Казанской Божьей матери, то ли от воспоминаний о Вите – первый раз пришедших не чувством вины и сожаления, а благодарностью за нежное и бережное чувство, которое помогло мне вознестись над прошлым и услышать его незабываемую пронзительную ноту.

Я достаю из сумочки кулон, который Витя подарил мне на прощанье.

«Мама была в Японии и по моей просьбе привезла его для тебя, моя недоступная японочка. Когда тебе будет трудно, знай, что человек может, как этот феникс, возродиться даже из небытия. Мы можем все, когда мы любим», – как рефрен повторил он последнюю фразу.

Этот феникс всегда со мной, как талисман той жизни, которая когда-нибудь вернется ко мне чистым снегом, белыми ночами, светлыми чувствами.

Я приеду к тебе, мой любимый город.

Прости, Витя, что я буду объясняться ему в любви еще и еще раз теми словами, которых ты не дождался от меня…

Город простит меня и ответит взаимностью…

– Несправедливо! – хотела закричать Анна, не решаясь открыть дверь.