Я приоткрыл дверь в кухню. Наша бабуля Францевна уже проснулась и кашеварила. На примусе стояла кастрюля. Примус гудел, как самолет при взлёте. Чтобы поздороваться с ней, я подошёл поближе.

– Доброе утро, бабуля! – прокричал ей на самое ухо.

– Здравствуй, коль не шутишь! – ответила она, поморщившись. – Чего орёшь-то?! Гуляку нашего разбудишь!

– Бабуля, ты слышала, как Мишка вернулся? – удивился я.

– А чего мне не слышать? Сплю я чутко.

«А как же её глуховатость? Неужели всё это время притворялась?» – холодея от дурных предчувствий, подумал я. И с подозрением взглянул на неё.

– Не настолько я глуха, как вы с Мишкой решили! – Францевна не зло усмехнулась. – Может, я и старая кочерга, но не тетёрка!

Ба! Да она же слышала весь наш разговор! И не только вчерашний. А мы ведь иногда такую ахинею несли! Я чувствовал, что густо, как девушка при первом поцелуе, покраснел от пяток до кончиков волос на голове. Вот это мы с Мишкой вляпались!

– Не переживай, Толя! Ваше дело молодое – языки чесать. Не такое слыхала и видывала. И ничего – восемьдесят пять лет живу.

Восемьдесят пять? Быть такого не может! Я-то думал, что Францевне не больше семидесяти. Скоро год, как я живу у бабули, а по сути ничего о ней не знаю. Если она родилась в восьмидесятом прошлого века, то сколько всего успела увидеть за свою жизнь! Сколько революций, сколько войн! Настоящая ходячая реликвия!

– Небось, уже есть хочешь? – спросила она. И не дожидаясь моего ответа, обнадёжила. – Сейчас я тебя таким деликатесом угощу – язык проглотишь!

Францевна любила меня больше Мишки. Того она хитрым хохлом называла. Может быть, его невоспитанность и наглость за хитрость принимала? А может, все эти неприятные качества были в наличии в характере Мишки? Я замечал, что за обедом лучший кусок обязательно мне доставался. И Мишка, наверное, это тоже замечал, но до поры до времени помалкивал.

Я сел на табурет у стола дожидаться бабушкиного деликатеса. Тем более что времени до начала занятий в училище была уйма – целых два часа.

– Бабуля, а чего у тебя фамилия Патронова, а отчество Францевна? – спросил я просто, чтобы не молчать.

– А потому, Толя, что отец у меня немец был, по фамилии Гольбах. Инженером работал здесь в Гомеле. А по матери я белоруска. За Патронова же я замуж вышла. Мы с матерью после смерти отца в деревне жили. Однажды приехали к нам по каким-то казённым делам солдаты. И среди них – красавец фельдфебель. Недолго за мной ухаживал – уговорил замуж. Я ведь тоже не дурнушкой была в молодости. Хлопцы деревенские проходу не давали. Но разве сравнишь любого из них с фельдфебелем?!

– Вышли за него замуж?

– А куда деваться? Любовь! Только в наши времена она отличной от вашей любви была. Мишка вон – сегодня поцеловался, а завтра уж в постель девку тащит. Я же после свадьбы месяц мужа не подпускала. Боялась, умирала от стыда и страха. Какая же я деревенщина тёмная в молодости была! – Францевна поперхнулась от смеха. – Вместе со своим приданым и новые лапти прихватила из деревни. Патронов, как увидел их в Гомеле, три дня смеялся. Жили мы с ним хорошо – в любви и согласии. Я ему двух сыновей родила. Но пришёл конец моей счастливой жизни. Грянула революция, потом гражданская, будь она неладна. Тогда-то и погиб мой Патронов. А после гражданской войны страшная разруха, голод и бесчинство красных комиссаров. Престарелую княгиню Паскевич расстреливать не стали, а выгнали ради потехи на улицу из её родового гнезда. Даже под лестницей не разрешили остаться. Ходила она с клюкой по городу и всем рассказывала, какая жизнь их ожидает при большевиках. Некоторые гнали её от себя, называли буржуйкой. А ведь так именно всё и произошло, как она говорила.