Николай Иванович растерялся.

– Ах, душечка… Если бы я мог все это сказать по-французски… Но ведь ты сама знаешь, что я плохо… – пробормотал он. – Все, что я могу, – это дать ему в ухо.

– Дурак! В ухо… Но ведь потом сам сядешь за ухо-то в тюрьму! – воскликнула она, и сама с пеной у рта набросилась на метрдотеля: – By деве лесе… Не имеете права не впускать! Се билде руж, доне муа билле бле… Прене анкор и доне… Мы вдвое заплатим. Ну сом рюсс… Прене дубль… Николай Иваныч, дай ему золотой… Покажи ему золотой…

Рассвирепел и Николай Иванович.

– Да что с ним разговаривать! Входи в ресторан, да и делу конец! – закричал он и сильным движением отпихнул метрдотеля, протискал в ресторан Глафиру Семеновну, ворвался сам и продолжал вопить:

– Протокол! Сию минуту протокол! Где жандарм? У жандарм? Он, наверное, заступится за нас. Мы русские… Дружественная держава… Нельзя так оскорблять дружественную нацию, чтоб заставлять ее стоять на тормозе, не впускать в ресторан! Папье и плюм!.. Протокол. Давай перо и бумагу!..

Он искал стола, где бы присесть для составления протокола, но все столы были заняты. За ними сидели начавшие уже завтракать пассажиры и в недоумении смотрели на кричавшего и размахивающего руками Николая Ивановича.

К Николаю Ивановичу подскочил полковник в дорожной шапочке, тоже уж было усевшийся за столик для завтрака.

– Милейший соотечественник! Что такое случилось? Что произошло? – спрашивал он.

– Ах, отлично, что вы здесь. Будьте свидетелем. Я хочу составить протокол, – отвечал Николай Иванович. – Напье, плюм и анкр… Гарсон, плюм!

– Да что случилось-то?

– Вообразите, мы взяли билеты на завтрак, вышли из своего купе, и вот эта гладкобритая морда с карандашом за ухом не впускает нас в ресторан. Я ему показываю билеты при входе, а он не впускает. Вас впустил, а меня не впускает и бормочет какую-то ерунду, которую я не понимаю. Жена ему говорит, что мы вдвойне заплатим, если наши билеты дешевле… дубль… а он, мерзавец, загораживает нам дорогу. Видит, что я с дамой, и не уважает даже даму… Не уважает, что мы русские… И вот я хочу составить протокол, чтобы передать его на следующей станции начальнику станции. Ведь это черт знает что такое! – развел Николай Иванович руками и хлопнул себя по бедрам.

– Позвольте, позвольте… Да вы мне покажите прежде ваши билеты, – сказал ему полковник.

– Да вот они…

Полковник посмотрел на билеты, прочел на них надпись и проговорил:

– Ну вот видите… Ваши билеты на второй черед завтрака, а теперь завтракают те, которые пожелали завтракать в первый черед. Теперь завтракают по голубым билетам, а у вас красные. Ваш черед по красным билетам завтракать при следующей остановке, в Орлеане, когда мы в Орлеан приедем. Вы рано вышли из купе.

Николай Иванович стал приходить в себя.

– Глаша! Слышишь? – сказал он жене.

– Слышу. Но какое же он имеет право заставлять нас стоять на тормозе! – откликнулась Глафира Семеновна. – Не впускать в ресторан!

– Конечно, вы правы, мадам, но ведь и в ресторане поместиться негде. Вы видите, все столы заняты, – сказал полковник.

– Однако впусти в ресторан и не заставляй стоять на тормозе. Ведь вот мы все-таки вошли в него и стоим, – проговорил Николай Иванович, все более и более успокаивавшийся. – Так составлять протокол, Глаша? – спросил он жену.

– Брось.

За столами супругам Ивановым не было места, но им все-таки в проходе между столов поставили два складных стула, на которые они и уселись в ожидании своей очереди для завтрака.

Супругам Ивановым пришлось приступить к завтраку только в Орлеане, около двух часов дня, когда поезд, остановившийся на орлеанской станции, позволил пассажирам, завтракавшим в первую очередь, удалиться из вагона-ресторана в свои купе. Быстро заняли они первый освободившийся столик со скатертью, залитою вином, с стоявшими еще на нем тарелками, на которых лежала кожура от фруктов и корки белого хлеба. Хотя гарсоны все это тотчас же сняли и накрыли стол чистой скатертью, поставив на нее чистые приборы, Николай Иванович был хмур и ворчал на порядки вагона-ресторана.