Подворье Надиного сожителя – Мишки Абрека – лежало рядом, лишь пустырем отделенное. Для Мишки нынешний день тоже жданный, хотя до пенсии Абреку еще далеко, живет иным: коровы, свиньи, куры. Но еще – самогон. Весь хутор и округа знают: самогон у Абрека самый лучший, он из сахара. И не больно дорогой. Днем и ночью бери, было бы на что. Можно и «под запись», в тетрадку, но для людей надежных, какие пенсию получают. Раз в месяц – расчет. Сегодня – тот самый день.

Надя не успела в дом войти, Мишка уже подъехал, кричит: «Погнали!» Мишкин «вездеход» – мотоцикл с большой самодельной коляской; он ржавый, с подтеками, вонью и дребезгом – рабочая лошадка, похожая на хозяина своего. Мишка бреется один раз в неделю, засаленная телогрейка на нем, такая же шапка-треух. Абрек отсидел «червонец» в тюрьме и похож на «затюремщика»: железные зубы, сиплый голос, глубокие морщины, сутулится. Рядом с ним Надя глядится вовсе приглядной молодухой, чуть не девчонкой.

– Погнали… – торопит Мишка. – С Арчаковым приехала? К порогу подвез. То-то и лыбишься, аж цветешь.

– Углядел, – вздохнула Надя, усаживаясь на заднее сиденье.

Поехали. Затряслись по хуторским колдобинам.

Первый на очереди – Чекалов Федя. Чекалка – молодой пенсионер, всего лишь год получает. Подъехали, посигналили, он тут как тут.

Надя свою ведомость открывает, Мишка – свою. Тысяча двести рублей пенсия. Четыреста рублей – долг Абреку. Из рук – в руки.

– Обмывать будешь? – спрашивает Мишка, загодя зная ответ и потому протягивая руку в коляску.

– Давай.

– Сколько?

– Одну. Пока…

– С подвозом, без транспортного налогу, с таких денег… – стыдит его Мишка. – И праздник на носу.

– Какой еще?

– Да масленая, калмычина!

– Ну, две давай.

Пластмассовые, на полтора литра бутыли – Мишкин стандарт. «Я по чекушкам не разливаю», – давний ответ. Уже привыкли. Так даже удобнее. Меньше беготни.

Поехали дальше. Катайкины, дед Минай, Галя-чувашка, Гена Крокодил, Чиликины, Дюдя…

Просторный хутор, когда-то людный, на двести дворов, теперь доживает. Дома – вразброс, меж ними – брошенные усадьбы, руины, дикие сады, терновая непролазь, где прячутся хитрые лисы, а может, и волки уже завелись.

Одинокий Дюдя, Пашка Конь со старухой…

Обслуживание – с колес, возле мотоцикла. Надина ведомость и Мишкина тетрадь в коленкоре. Там все учтено: будни и праздники.

– Распишись. Минус двести. Обмывать будешь? Две бери, а то и три. Ноги свои пожалей. Нынче с доставкой, не чикилять на бугор, – уговаривает Мишка. – Вот и правильно. Когда еще такая лафа припадет.

У кого «запись» на сотню, у кого на две, а у кого и поболе. У Гали-чувашки хорошо если на хлеб останется.

– Распишись. Одну или две? Бери побольше, она не заплеснеет. А цены растут. Вдруг сахар подорожает, – пугает Мишка.

А Вера Катайкина из месяца в месяц лишь распишется да руками всплеснет:

– Ты, может, обшибся?! – Черноликая, худая, носом подфыркивает, голосом пускает слезу. – Ждала, ждала, как светлого воскресенья. Ныне с утра выглядала… Может, перечтешь?.. – просит она Мишку. – Там, може…

– На може плохая надежа, – отрезает Мишка и тут же находит выход: – Надежа у вас на президента Путина и на меня. Не дадим помереть. Государство об вас заботится. Опять пенсию повышают вам, а вы все ругаетесь. И я вам прямо под нос подвожу. Ладно. Бери под тетрадку, на тот месяц.

– Сколь дашь?

– Одну. Месяц длинный.

Слава богу, мужик у Веры Катайкиной хороший сварщик. Он понемногу работает в соседнем хуторе, при мастерской. Мукой получает, зерном. Тем и живут.

Для Нади не больно сладко глядеть и слушать все это. Так и не обвыклась. А уже пять лет на хуторе.