Если представить себе, что Вавилов прожил лет на десять больше (примерно до моего теперешнего возраста), а в остальном все было бы так же, то многое могло бы измениться к лучшему в науке и во всей стране. Реабилитация Николая Вавилова получилась бы более ранней и полной, а крах академика Лысенко – наглядным и окончательным. Нобелевскую премию 1957 года получил бы коллектив с участием Вавилова. Правда, при этом пострадал бы кто-то из троих, удостоенных ее в действительности. Премия может делиться максимум на троих в равных долях или на одну половинку и две четверти (Жорес Алферов – такой четверть-лауреат, что должно быть ему немного обидно). Но четыре лауреата по четвертушке – уже запрещенное сочетание (похоже на какой-то закон физики элементарных частиц). Так или иначе, нобелевский лауреат в ранге президента АН стал бы наряду с рассекреченным Курчатовым, или вместо него, лицом новой советской науки. В СССР повысилось бы уважение к Нобелевской премии, что могло бы сказаться и на судьбе Пастернака.

При таком раскладе из цепочки преемников-президентов АН выпал бы химик Несмеянов, а в остальном она осталась бы прежней. Помимо прочего, это означало бы полную монополию физико-математических наук с 1945 года до наших дней. Вавилов с этим согласился бы:

«До чего далеки от меня описательные науки. Не могу понять, как этим можно увлечься. Жизнь так коротка, и столько случайной пестроты, а хочется приблизиться к божескому состоянию» [очевидно, к пониманию первооснов бытия] (18.05.1945).

Это сказывалось и на оценках повседневной академической жизни:

«Поездка в Ботанический институт. Тоска и скука. Люди при засушенном гербарии, ни одной живой мысли. Обрадовались, когда предложил им заняться разведением белых грибов» (18.10.1949).

Такое отношение могло быть связано и с неприязнью к покойному президенту АН Комарову, как раз ботанику. Но к белым грибам Вавилов был действительно неравнодушен и отмечал в дневнике каждую такую находку. Последняя в жизни из таких записей: «Ходил с Олюшкой в старый еловый лес с романтическим мхом, нашел два белых гриба» (Мозжинка, 20.08.1950).

Преемники Вавилова могли быть в чем-то близки к нему по научному уровню, но сомнительно, чтобы по масштабу личности. Даже собранная здесь портретная галерея президентов наводит на такую мысль (хоть это и не аргумент). Вавилов – образ настоящего русского интеллигента, не оторвавшегося от народа. Несмеянов выглядит скорее чиновником, Келдыш грубоват и больше похож на старого инженера-механика. Александров слишком своеобразен и шаржирован, чтобы его с кем-то сравнивать. Облик Марчука, Осипова, Фортова и добавленного мной в последний момент Сергеева вряд ли кого-то заинтересует, но для полноты галереи здесь показаны и они.

После избрания у Вавилова сложился внешне благополучный образ жизни. Он получил квартиру в Москве вблизи Арбата (Дурновский переулок, теперь Композиторская улица). Предыстория дома заслуживает внимания сама по себе. До войны в двухэтажном особняке вверху жил Вернадский, внизу – академик Г. А. Надсон. «Большой энциклопедический словарь» 1991 года, в котором факты сталинского времени уже не замалчивались, сообщает, что Надсон был необоснованно репрессирован, а годы его жизни – 1867-1940. В именном указателе к «Дневникам» о нем дана подробная справка, включая следующее:

«Арестован 29 октября 1937 г. Исключен из Академии 29 апреля 1938 г. Расстрелян 15 апреля 1938 г. вместе с несколькими микробиологами».

С. И. Вавилов (1945-1951)

А. Н. Несмеянов (1951-1961)