Вдали серебрится, манит, ласкает взор полоска, бегущая мимо домов, раскинувшихся на угорке, мимо тополей, мимо колхозного клуба. Это Сылва – река упирается в суровую, мохнатую, крутую Балабанову гору и, не в силах побороть её каменистой груди, убегает вправо, на юг, к Шамарам, охватывая деревню Ивановичи уже с другой стороны.

С Таниной горы легко разглядеть чудесные по своей неподдельной красоте перелески и поля, звавшиеся раньше переменами: Сенихина перемена, Левушкова перемена, Обская /общая/ перемена, Пашки Шайдурова перемена, Вани Николина перемена, Калинкина перемена. И глубокие, тёмные даже в яркие солнечные дни, прохладные, заросшие деревьями овраги, разделявшие эти перемены: Юдшин овраг, Нагайский овраг /лог/, Кормухин овраг. Через эти поля и овраги каждый год вытаптывают тропинку и ходят по ней в Шамары.

Балабанова гора не уступает по высоте горе Таниной. Сторона её, опускающаяся к реке, скалистая. Местами даже неприхотливые ель или пихта – и те не нашли себе места на её каменном боку. По тропке, примостившейся на боку обрывистой горы, ходят теперь доярки из Шамарки и Дубровки на ферму в Петровичи.

А за рекой и Балабановой горой – сплошное лесное царство. Когда-то мы там с интересом наблюдали ворохи дыма, выбрасываемого паровозом. Теперь дым клубится только от лесных костров – уже с десяток лет, как курсируют по Свердловской железной дороге электровозы. Вдали, укрывшись лесом, раскинулись Козьял и Вогулка.

К востоку от Таниной горы, точнее, под самой горой, простиралась деревня Кузьмичи – родственница по бедности, неграмотности и бескультурью ближним коптело-шамарским деревням: Ивановичи, Петровичи, Ильичи, Игнатьевичи, Лазаревичи, Канюки. Кузьмичи насчитывали два – от силы три – десятка домов, а занимали территорию ни много ни мало около двадцати пяти квадратных километров. Удивляться этому вы не станете, если узнаете, что деревни в полном смысле этого слова не было, а стояли разбросанные то тут, то там деревянные, крытые тёсом избёнки – в лучшем случае в полуверсте одна от другой.

В центре Кузьмичей жил Кузьма Дмитриевич Калинин – брат нашего деда по матери. Вероятно, он поселился тут одним из первых, и деревню назвали его именем. Крайней избой, которой кончалась наша деревня на юго-западе, на склоне Таниной горы, была изба Клементия Андреевича Калинина. У северного подножия Таниной горы, в Гарюшках, жил Фома Яковлевич Калинин, председатель Коптело-Шамарского сельсовета предвоенных тридцатых годов. Последним домом к юго-востоку от Таниной горы считался дом Корнила Филатовича Калинина. А восточная сторона воображаемой деревни кончалась домом Мелентия Ефтефеевича Калинина.

Столь же разбросанной по косогорам и оврагам, зажатой рекой Сылвой, болотом и глубокими оврагами, была деревня Ивановичи.

Только перед войной, в тридцать девятом году жители Кузьмичей и Ивановичей сселились в излучине реки Сылва. Вместо торчавших поодиночке изб и избушек выросли две длинные улицы. Покойный Корнил Филатович, или Кормуха, как его звали соседи, войдя в избу, переместившуюся на новое место, от неожиданности раскрыл рот, перекрестился и зажмурился: изба, в которой он прожил без малого семьдесят лет, словно раздалась от электрического света. Нет, не сладко жилось Корнилу Филатовичу, его братьям и сёстрам, другим деревенским мужикам, перебивавшимся с картошки на капусту, если тот, у кого стол накрывался побогаче, не без довольства и некоторой иронии произносил:

– А ведь пища-то не как у Филатовичей!

Вершина Таниной горы – безлесная, голая, словно бритая голова. Когда-то тут пасли скот. Потом каменистую землю распахали и стали сеять по очереди овёс, рожь, пшеницу.