Первая комендатура была оборудована хорошо. Ее система траншей, расположение резервных застав и блиндажей, врезанных в склоны гор, позволяли не только обстреливать значительный кусок долины, а и далеко просматривать дорогу вдоль реки. Тут зам Агейченкова по технике и вооружению полковник Даймагулов постарался. Нармухамед Ниазович, или, как его звали, Николай Николаевич (против чего он не возражал), был опытным инженером и за возведением фортификационных сооружений следил строго. Он вообще был трудолюб. Днем и ночью его можно было встретить на строящихся объектах. Причем не в качестве наблюдателя, а непосредственного участника работы. Он показывал всем и каждому, как подбирать и подгонять камни для возведения стен, раскорчевывать древесину, строгать доски… Словом, оборудование комендатуры нареканий не вызывало.

Но была и отрицательная, чисто психологическая сторона в расположении лагеря. Рядом, почти за городком, начинался могильник, принадлежащий, по преданию, тайпу Яндербаева. И добро бы это было просто кладбище с косо торчащими из могил камнями, как это принято у чеченцев. Так нет же, здесь, по склону, опоясывая небольшой хребет, стоял так называемый «город мертвых» – соседство не из приятных. По отлогому склону сверху сбегали замшелые покосившиеся каменные гробницы-кубики без окон, некоторые из них стояли тут не одну сотню лет. И венчала все это, как бы охраняя покой усопших, старинная высокая сторожевая башня, торчащая над долиной кривым серо-зеленым зловещим рогом.

Когда Агейченков смотрел на этот бесконечно стекающий с горы поток могильников, ему становилось не по себе. Он помнил рассказы местных старожилов об этом зловещем месте. Сюда попадали не только усопшие, но и живые люди, и далеко не по своей воле. Если раньше в чеченской семье кто-то заболевал, скажем, чумой, тифом или проказой, их всех до одного палками выгоняли из жилищ и с воем и улюлюканьем сопровождали сюда, в «город мертвых». Без различия пола и возраста загоняли людей в одно из этих крепостных строений и замуровывали навечно…

Поспешно подошел дежурный по комендатуре. И уже по тому, как он суетливо вскинул руку к головному убору и заговорил сбивчиво, Агейченков понял: опять что-то случилось. И не ошибся. Весть не предвещала ничего хорошего.

– В отряд прилетел полковник Улагай, – торопливо доложил дежурный. – Вас немедленно требует!

Агейченков усмехнулся. Контрразведка уже на месте, быстро они сработали. Теперь поднимается такой шум… Он знал Улагая давно, еще майором. Тот всегда был въедливым мужиком, что само по себе, возможно, и неплохо, если бы к этому не добавлялся шумный и, откровенно говоря, склочный характер. С годами, тем более, когда Роман Трифонович стал начальником особого отдела регионального управления, эти качества в нем усилились. Везде, где появлялся Улагай (а без особых причин он в погранотряды не приезжал), начинались громкие скандалы и делались определенные выводы.

Николай Иванович понял, что и его не миновала чаша сия. Но, как бы там ни было, поспешить в штаб отряда следовало – Улагай не любил ждать. Небось там уже устроил шабаш…

Гокошвили предложил наскоро перекусить. Когда еще доберутся они до штаба, часа два пройдет, а у них все уже готово – больше пятнадцати минут не задержатся.

– Спасибо, Арсен Зурабович! – поблагодарил Агейченко, прекрасно понимая, что командир прав: быть ему сегодня без обеда. Но здесь задерживаться дольше ему было не резон. Да и не до еды. Он ясно представлял себе, какой неприятный разговор ему предстоит…

Поскольку Агейченков был ко всему готов, его удивило то, что контрразведчик, хотя и кинул на него косой взгляд, но пригласил присесть и начал говорить совсем не так, как обычно. Улагай всегда распекал провинившихся стоя и обращался только по фамилии, в крайнем случае – по званию. А теперь… Агейченков не поверил своим ушам.