Быстро смеркалось – наверное, они уже у самой границы. Хорнблауэр пытался воскресить перед глазами карты, которые так часто изучал, и припомнить название пограничного городка, однако мешало волнение. Карета встала. Хорнблауэр услышал шаги, потом металлический голос Кайяра произнес: «Именем императора!», и незнакомый голос ответил: «Проезжайте, проезжайте, мсье». Карета рывком тронулась с места: они въехали во Францию. Конские копыта стучали по булыжнику. За обоими окнами мелькали дома, одно-два окошка горели. На улицах попадались солдаты в разноцветных мундирах, спешили по делам редкие женщины в чепцах и платьях. До кареты долетали смех и шутки. Внезапно лошади свернули направо и въехали во двор гостиницы. Замелькали фонари. Кто-то открыл дверцу кареты и откинул ступеньку.

Хорнблауэр оглядел комнату, куда их с Брауном провели хозяин и сержант, и с радостью увидел, что очаг топится – от долгого сидения в карете он совсем задубел. У стены стояла низенькая складная кровать, уже застеленная бельем. В двери, ступая тяжело и неуверенно, появился жандарм – он вместе с товарищем нес носилки – огляделся, куда их опустить, повернулся слишком резко и задел ношей о косяк.

– Осторожно с носилками! – заорал Хорнблауэр, потом вспомнил, что надо говорить по-французски. – Attention! Mettez le brancard la doucement![3]

Браун склонился над носилками.

– Как называется это место? – спросил Хорнблауэр у хозяина.

– Сербер, трактир «Йена», мсье, – отвечал хозяин, теребя кожаный фартук.

– Этому господину запрещено вступать в разговоры, – вмешался сержант. – Будете его обслуживать, но молча. Свои пожелания он может высказать часовому у двери. Другой часовой будет стоять за окном. – Жандарм указал на треуголку и ружейное дуло, едва различимые за темным окном.

– Вы чересчур любезны, мсье, – сказал Хорнблауэр.

– Я подчиняюсь приказам. Ужин будет через полчаса.

– Полковник Кайяр чрезвычайно меня обяжет, если немедленно пошлет за врачом для лейтенанта Буша.

– Я скажу ему, сударь, – пообещал сержант, выпроваживая хозяина из комнаты.

Хорнблауэр склонился над Бушем. Тот даже посвежел с утра. На щеках проступил слабый румянец, движения немного окрепли.

– Могу ли я быть чем-нибудь полезен? – спросил Хорнблауэр.

– Да…

Буш объяснил, в чем состоят потребности больного. Хорнблауэр взглянул на Брауна несколько беспомощно.

– Боюсь, тут одному не справиться, сэр, я довольно тяжелый, – сказал Буш виновато.

Этот виноватый тон и подстегнул Хорнблауэра.

– Конечно, – объявил он с напускной бодростью. – Давай, Браун. Берись с другой стороны.

Когда с этим было покончено – Буш лишь раз чуть слышно простонал сквозь зубы, – Браун очередной раз продемонстрировал изумительную гибкость британского моряка.

– Что если я вымою вас, сэр? И вы ведь не брились сегодня, сэр?

Хорнблауэр сидел и с беспомощным восхищением наблюдал, как плечистый старшина ловко моет и бреет первого лейтенанта. Он так расстелил полотенца, что на одеяло не попало ни капли воды.

– Большое спасибо, Браун, – сказал Буш, откидываясь на подушку.

Дверь открылась, и вошел маленький бородатый человечек в полувоенном платье и с чемоданчиком.

– Добрый вечер, господа, – произнес он с несколько необычным выговором – позже Хорнблауэр узнал, что так говорят в Южной Франции. – Я, с вашего позволения, врач. Это раненый офицер? А это записки моего коллеги из Росаса? Да, именно. Как самочувствие, сударь?

Хорнблауэр сбивчиво переводил вопросы лекаря и ответы Буша. Врач попросил показать язык, пощупал пульс и, сунув руку под рубашку, определил температуру.