– Поступило заявление о краже от гражданки Крапивиной, проживающей по улице Баумана. Украли сто рублей, два серебряных подстаканника, фонарик и бутылку водки.

Чтобы накопить сто рублей с месячной зарплатой в шестьдесят-семьдесят, требовалось немало времени. Почти половина дохода уходила на оплату электричества, газа, воды, продукты, лекарства и еще на кучу статей расходов. На сто рублей можно было купить мужской костюм или меховую шапку, плащ, складной велосипед, фотоаппарат «Зенит-Е», авиабилет на юг туда-обратно. Сумма большая не только для малоимущих.

Толя побледнел, убрал предательски дрожащие руки под стол.

– В рабочее время возле дома гражданки соседями были замечены молодые люди, которые почти все опознаны, – суконным языком, монотонно, как по писаному протоколу продолжал говорить блюститель закона. – Среди прочих видели и вашего сына Анатолия. Ведутся следственные мероприятия.

Лицо мамы вспыхнуло, белая от рождения кожа побагровела, ей было стыдно, обидно, горько, непостижимо. Брат молчал.

– Уже все участники компании, в которой ты в последнее время зависал, опрошены. И Кривулев указал на тебя как на человека, вошедшего в дом и, по сути, совершившего кражу.

Мама сцепила пальцы рук в замок, закрыла глаза на мгновенье и тихо-тихо произнесла:

– Рассказывай.

По телу Толи пронеслись мурашки от этого незнакомого хриплого шепота и застыли все прямо на макушке.

– Ты понимаешь, чем это может для тебя закончиться? Пойдешь по малолетке. Жизнь сломана. Не сбудутся мечты, окружение твое на многие годы будет состоять из преступников, совершивших куда более серьезные, более тяжкие преступления, чем стоять на стреме. В тюрьме свои законы, нравы, не все выдерживают, – изменил свой тон милиционер. – Двое твоих корешей совершеннолетние, а это значит, что они будут всю вину валить на вас – сопливых гавриков, спасая свои шкуры. Подумай, крепко подумай, парень, – продолжил он.

Толя взглянул на участкового, но так ничего и не сказав, опустил глаза.

– Что ты молчишь? – вступила мама.

– Ну что ж, это был просто разговор. В следующий раз, а именно во вторник нам придется встретиться уже в участке для дачи показаний. Маме придется отпрашиваться с работы.

Брат не проронил ни слова.

Милицейская фуражка проплыла мимо окон двора в обратную сторону, к калитке.

– Сядь, – сказала мама. – Рассказывай все как было, не смей мне врать. Виноват – будешь отвечать, воров в нашей семье не было. Добегался… взрослый… засмеют… Теперь кто будет смеяться? Теперь за них всех отвечать будешь? Я правильно понимаю, что ты все же не был в чужом доме. Это так? Ты не воровал? Рассказывай, говорю тебе! – повысила голос мама.

– Нет, не лазил я в дом, стоял на шухере.

Толя был самый младший в этой компании. Сначала они, казалось, ничего дурного не делали. Разве что курили в заброшенном доме на окраине, играли в карты в «дурака», разыгрывали прохожих, выбрасывая на тротуар пустой кошелек с привязанной к нему ниткой, замаскированной в листьях. Когда прохожий, обрадовавшийся крупному своему везению, собирался поднять добычу, озираясь по сторонам, они резко дергали нитку, и кошелек резво выпрыгивал из-под руки несостоявшегося счастливчика. Прохожий, как ошпаренный кидался прочь быстрыми, аршинными шагами, а мальчишки гоготали, как дураки ему вслед. Развлечение, впрочем, быстро наскучило. Старшие стали частенько приносить пиво, когда разживались где-нибудь деньгами, бывало, и водку. Пиво, конечно, Толя потягивал, но от водки отказывался, боясь, что мама унюхает. Сначала над ним подтрунивали, потом отстали, самим больше достанется. Но никто не собирался все время угощать на халяву, от младших тоже требовали вкладываться. Приходилось проявлять изобретательность – то насобирать пустых бутылок и сдать их, то не отдать полностью сдачу от денег на хлеб, молоко, которые оставляли родители.