Проскользнув в цех, воспользовавшись минутной отлучкой охранника, я замер у входа, стараясь не привлекать к себе внимания. Передо мной открылась картина, полная жизни и энергии, несмотря на явную усталость работниц. Женщины, словно неутомимые пчелы в улье, бойко сновали между станками, их движения были отточены до автоматизма, но при этом не лишены изящества. Одни ловко перебирали нити, их пальцы танцевали среди бесконечных нитей, распутывая сложные узлы и сплетения. Другие заправляли ткацкие станки, их руки порхали над челноками с невероятной скоростью и точностью, как будто играя на невидимом музыкальном инструменте. Третьи складывали готовые отрезы ткани, их движения были плавными и ритмичными.

И сквозь шум станков и шелест нитей, скрип механизмов, пробивались обрывки песен. Женщины пели, их голоса, усталые, но полные жизни, сливались в единый хор, который пытался заглушить безжалостный ритм фабрики. В этих песнях было все – и тоска по родному дому, и тяжесть нелёгкой женской доли, и надежда на лучшее будущее.

Да, их лица были бледны, а спины сгорблены от долгих часов работы. Но в их глазах, несмотря на усталость, все ещё теплился огонёк жизни. И их песни вырывались из клетки фабричных стен, стремясь к свободе и свету.

И я понял, что мои опасения могли быть напрасны. Эти женщины, несмотря на все тяготы своей жизни, не сломлены. В них живёт дух борьбы, желание изменить свою судьбу. И может быть, именно им суждено стать той силой, которая разрушит стены капиталистической тюрьмы и принесёт в этот мир долгожданную свободу.

Я, притворяясь заботливым братом, стремящимся устроить сестру на работу, неторопливо прогуливался между станками, задавая работницам ненавязчивые вопросы об условиях труда.

– Я хочу устроить на работу сестру, скажите, какие здесь условия? – спросил я у одной из ткачих, её руки быстро и ловко перебирали нити.

– Хорошие. Я не ушла в своё время, когда все бежали, осталась у Салуорри и нарадоваться не могу. Дочку по жизни устроила – она улыбнулась, и её лицо озарилось теплом и гордостью.

–Работать тяжело? – продолжил я свой допрос.

– Ну как не тяжело? Тяжело, сынок, где легко? Но у нас и выходной есть, и работаем посменно – ответила она, не прекращая работы.

– А медицинская помощь? – не унимался я.

– Че? – она на мгновение отвлеклась от своих дел, взглянув на меня с недоумением.

– Врач, говорю, имеется? – уточнил я свой вопрос.

– Имеется, сынок, имеется – она снова улыбнулась и вернулась к своей работе.

Внезапно я почувствовал на себе чьей—то взгляд. Оглянулся, стараясь незаметно осмотреть цех, но не мог понять, откуда исходит это ощущение наблюдения. Наконец, я его увидел. Мужчина высокого роста, довольно молодой, с безупречными манерами и осанкой аристократа. Он стоял, закутанный в черное шерстяное пальто, небрежно опершись на балюстраду. Его скучающий взгляд, холодный и проницательный, словно взгляд льва, окидывающего своё владение, скользил по цеху, на мгновение остановившись на мне. Я показался ему досадной мухой, нарушившей покой его царства. Его лицо казалось мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где я его видел. Точно не в партии. Скорее всего, на одном из светских раутов, куда меня иногда брала с собой мать. Может быть, он был управляющим или бухгалтером фрау Салуорри? И, кажется, он понял, кто я и зачем я здесь.

Мои догадки подтвердились буквально через несколько минут. Судьба, словно играя со мной в кошки—мышки, послала мне бригадира, который внезапно материализовался у меня за спиной.

– Господин Сальваторе желает Вас видеть – сказал он своим хриплым голосом, и я послушно последовал за ним.