– Сам чего думаешь? – она украдкой показала жест, чтобы лишнего при ушах чужака не сболтнул. И он сменил тему.

– Меня еще кое-что гложет. Я не видел Ильяза и остальных. Божились мне, что целы, – Рони не успел довершить свою мысль, как Лея выдохнула спокойно.

– Живы были с час назад, но целы не все. Ильязу крепко досталось, – она отвела глаза, будто извиняясь за чужую оплошность, – полез, куда не стоило. Рванул под конвоем, чтобы я уйти смогла.

Рони проглотил загустевшую слюну, всем взглядом выпрашивая продолжения.

– По ногам стреляли. Похоже, и правда в последний раз летал, – сказала и смолкла. В понурых плечах – вина, как у матери, что обязалась неразумное дитя сберечь.

– Лея, это не твоя вина. – Что верно, то верно – он один повинен. – Я проведаю их после вас, но… ты сперва скажи, что думаешь… Не дело это – с коршунами дела вести?

– Дурак ты, Рони, какой твой выбор? А вроде из Рьяных, – вдруг разозлилась она. – Лучших воробьев в коршуны вербуют за крутые деньжата. Такой слух не вчера родился. Здесь ни обмана, ни тайны нет.

Рони с сомнением поглядел на нее, пытаясь прикинуть, сколько ему предложили. Выкуп, цена за свободу – это по какому тарифу нынче? Полсотни? Помножить на стаю, если тех пустят… Больше двух десятков вылазок, если не считать еды, ночлега.

Может, и правда неплохая сделка. Одна беда – воробью коршун не товарищ.

– Ты там нос вороти как хошь, а я бы в дело пошла. И гадалки не нужны, – вздохнула она с чувством. – Жаль, что не меня позвали.

Жаль? Так вот, как емко и по делу можно описать весь денек и вылазку, если они живыми выберутся. Четыре буквы. И еще пять добавить бы для достоверности: очень жаль.

– Успеешь еще. Позовут. Сто лет под небом, Лея. Обещаю. Слышишь? – обещание вышло наружу придушенным, как глухой удар обуха.

– Ты еще и в Распорядители добровольцем пошел…

Она отвечала уже беззлобно, даже улыбалась. Улыбка подходила ее лицу больше всего. Казалось, что Лея никогда на него и не злилась до того. А зря. Прощались они скомканно, под едкие замечания охранника да Сержев храп. И уходил Рони понурый, будто все еще связан по ногам и нормально шага ступить не может. Но это все еще лучше, чем у Ильяза.

А заслужил он – худшее.

Из-за него их всех прижучили. Вот и расплата за легкое крыло, звериную чуйку и известность среди воробьев. Вся нога Ильяза была перемотана, как у калеки с войны. А сам он – бледнее Виктора.

Оказавшись запертым в крохотном чулане без окна, Рони еще долго вытирал слезы и злился на то, что под небом равных ему – раз-два, да обчелся.

Рони спал паршиво: в их-то ночлежке тараканов не было. Так ему полдня и казалось, что ползают щетинистые лапки то по плечу, то под майкой, единожды и в паху зачесалось. Но на этот раз проснулся он не от насекомых. На первом этаже загудели голоса, и один показался до отвращения знакомым.

– … каков план?

– Храпят уже час как…

На улице уж наверняка разгулялись сумерки. А это значит…

Услышали, узнали Рьяные? Того и гляди – подмогу соберут, обдурят коршунов, вытащат на свободу. Жанет ведь не бросает своих?

Рони поискал источник звука, бесшумно поерзав на кровати. Сполз с нее. Ухом приложился к половицам, подслушивая без стыда. Кто-то перестал топтаться в комнате под ним, и пробились громкие, хорошо дошедшие до слуха фразы:

– Да говорю тебе, знает он все укрытия в Гэтшире, висельник хренов.

– Так и че? Ежели знает, чего жандармов не собрать?

Бормотание. Снова шаги. Забренчало стекло – пьют. Казалось, весь дом шатается и вот-вот накренится вбок, издав прощальный треск в основании.

Рони приложил ладонь к ушной раковине – слишком неразборчиво забормотал кабан.