– Может, мы в разное время приходили. А я ведь практически выросла на этом пляже.

– Да? Я тоже. Весёлой компанией ребят с самого детства каждый день, после школы, приходили сюда. Прыгали со скалы в море. Красовались друг перед другом, кто лучше и смелее, – рассмеялся он.

– А я в детстве собирала цветные камешки, ракушки и стёклышки, – улыбнулась в ответ.

– Стойте. – Чери́зо почему-то замер, поднял руку, поднеся указательный палец к своим губам. – Так вы та самая девчушка с красными бантиками? И большими глазищами? У которой на ремне через плечо висела плетёная сумочка. Которая всё время бродила по берегу вдоль линии прибоя и что-то выискивала?

– Вы меня видели?

– Да. Я однажды подарил тебе красный окатыш стекла. Он был такой же красный, как твои бантики. – Мужчина замер, глядя в мои глаза.

Я помнила. Красные бантики любила моя мама, она всегда мне вплетала их в косички. Конечно, помнила. Этот красивый молодой синьор всё время мне улыбался и однажды подарил стекляшку, которая показалась тогда настоящим красным рубином. Она стала лучшим экземпляром в моей коллекции морских находок. А я восхищёнными детскими глазами смотрела, как он ловко и смело прыгал со скалы в море.

– Я достал его со дна, когда нырял у скалы. Для тебя. В тот день ты не улыбалась и не смеялась своим звонким, как колокольчик, смехом. Я захотел тебя порадовать.

Синьор Чери́зо протянул руку и снял мои очки. Я не сопротивлялась, потому что это оказался волшебный момент, когда воспоминания сделали нас близкими и родными. Адвокат даже перешёл на «ты». Он немного склонился, приблизившись, и большим пальцем погладил мой подбородок. Уверена, что он хотел меня поцеловать, так как опустил взгляд на мои губы. Спасаясь, я прошептала:

– А потом была война…

Мужчина изменился в лице. Оно стало жёстче.

– Да… – протянул он и отвернулся.

Мы молчали. Не хотелось ничего говорить. У каждого с этим периодом связано много плохих воспоминаний, каждый нёс их в своей памяти по-своему. Если вынимать эти события, то душа может начать кровоточить, вызывая сильную боль. Это как расковырять только что зажившую рану. Именно в те трудные годы и ушла от нас мама. Она сильно заболела. Угасла, как свеча. Папа тяжело переживал её потерю и всю любовь в двойном размере отдавал мне, окутывая заботой.

Я вздохнула от нахлынувших чувств.

– Почему вы одна? – неожиданно спросил синьор Чери́зо, снова перейдя на «вы».

– Марко отдыхает, а я не хотела его будить, – соврала я.

– Вы идеальная жена, – рассмеялся он. – Сейчас придёте домой и будете готовить завтрак нежащемуся в постели супругу.

Я ничего не ответила. Встав и надев хлопковое платье, положила полотенце в сумку.

– Уже уходите? – Мужчина тоже встал.

– Мне пора, – ответила я, застёгивая пуговки на платье.

– Давайте я вас провожу.

– Нет! Пожалуйста, не нужно.

Увидев мой, наверное, жалкий взгляд с наворачивающимися слезами, он спросил:

– Вчера у вас, видимо, состоялся неприятный разговор с мужем?

– Я надеюсь, что вы понимаете всё, синьор, и не будете причиной моих бед?! Если вы, конечно, не хотите, чтобы я уволилась. – Надела босоножки под пристальным взглядом босса, следившим за каждым моим движением.

– Нет, не хочу. Я всё понимаю.

– До свидания, синьор.

– До свидания, Бьянка.

На том и разошлись. Спиной я чувствовала его взгляд, но не решалась обернуться. Витторио Чери́зо всколыхнул во мне детские воспоминания, и по дороге я всё больше в них погружалась. Придя домой, открыла комод и, порывшись в стопке белья, достала старую жестяную коробочку из-под конфет. И среди ракушек, камешков и стекляшек нашла ту самую. Внутри неё проглядывались маленькие золотистые крапинки. Это явно осколок чего-то красивого, возможно, ваза из муранского стекла. Сжала её ладонями и вспомнила, как была в тот день счастлива. Маленькая наивная девчушка с широко распахнутыми глазами восторженно показала маме, что подарил ей молодой синьор. Она тепло улыбалась и тоже восхитилась красотой. Именно мама сказала: «Настоящий рубин».