Списки слов были, мягко говоря, неполными, а их написание – не всегда понятным и предсказуемым. Да и бо́льшая часть оказалась не на английском, а на латыни, и я проклинала женское образование.

Это было какое-то безумие.

Одна из поразивших меня странностей заключалась в том, что некая группа символов появлялась лишь сама по себе. И нигде в записях больше не повторялась. Это заставляло усомниться в своих предположениях. Не было никаких причин ожидать, что передо мной алфавит, схожий с кириллицей или даже рунами. Не было никаких причин ожидать, что тексты, написанные одними и тем же буквами, будут написаны на одном и том же языке. Для иноземца страница на французском и страница на английском, без сомнения, выглядят довольно похожими.

Разум пребывал в панике, пока я изучала огромный перечень слов. Их повторяющийся рисунок позволял допустить, что это все-таки один и тот же язык.

Впрочем, оставалось еще слово с уникальным написанием.

Оно было в первой фразе на енохианском, которую я прочла благодаря шедшему следом переводу на латынь.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Ну, разумеется.

Я рассмеялась про себя, настолько очевидным все оказалось – эти символы означали Бога.

Я посмотрела на лежавшую передо мной страницу, увидела, что слово повторяется, и поняла, что не ошиблась. Это было Евангелие на енохианском языке. Наверное, чья-то попытка перевода Библии.

И все же, почему в этом языке для Бога придумано отдельное слово? При всем нашем благоговении, на английском оно состоит из самых обычных букв. Да святится имя Его, но в написании этого имени нет ничего исключительного. Еще до того, как я выучила алфавит, Агнесс рассказала мне, что слова «God» и «dog» являются зеркальными отражениями друг друга. Тогда этот факт поразил мой крошечный ум. Я полагала, что анаграммы – своего рода магия, которая способна превращать одни вещи в другие.

Я представила Шампольона, узнавшего в картуше имя Клеопатры. Возможно, то, что первым мне посчастливилось прочесть на енохианском именно это слово, было весьма уместно.

Существовали ведь те, кто и вовсе не записывал имен Бога, а на их произнесение накладывал табу. А также те, кто запрещал Его изображения. Возможно, это было сродни тому, чтобы писать Его имя способом, чуждым всей остальной рукописи.

Но мне хотелось видеть в этом нечто большее. Хотелось, чтобы подтвердились мои безумные теории о том, что енохианский – это язык ангелов, который похитили и сберегли фейри. Хотелось, чтобы он оказался тем самым сакральным первым языком, на котором говорил Бог, создавая мир. Которому Он научил Адама и который разделил в Вавилоне.

А потому я продолжала упорствовать, стараясь разобраться с остальным текстом. И хотя отрывки не обретали смысла, иные повторяющиеся короткие слова начали задерживаться в голове несколько дольше.

За работой мне снова вспомнился ответ мисс Давенпорт по поводу сцены в часовне. Я могла бы поверить, что все эти приготовления – ловкая проделка и не было никакого прерванного причастия, лишь чье-то страстное желание создать его видимость. Но подобные диорамы создаются для того, чтобы их увидели. И если все это предназначалось не для моих глаз, то, должно быть, для чьих-то еще.

Но чьих?

Свеча оплыла. Мои сбивчивые мысли уже не следовали друг за другом, их заволакивало дремотой. Глаза не могли больше сосредотачиваться на словах.

Крайне утомленная, я, спотыкаясь, подошла к умывальнику и плеснула водой в лицо. Ее прохлада успокаивала, но усталости не смывала. До постели было всего несколько мучительных шагов.