За воротами открывался вид на тот самый остров, куда Кимитакэ должен был попасть в младшей школе, но заболел и не попал, о чём честно написал в сочинении.

По случаю военного времени все пёстрые лавочки закрыты, ставни у них опущены – они словно готовятся к погружению. Трёхэтажные гостиницы со сплошными лентами окон тоже выглядели пустыми и заброшенными. Чуть выше, среди зарослей, можно было различить, если напрячь зрение, непривычно серые храмовые ворота. По неведомой причине их сложили из силикатного кирпича и не озаботились даже покрасить.

Если на Эносиме и были постоянные жители, то они не показывались. У входа не было даже охраны.

Однако ворота преграждали путь. И вдоль берега по пляжам лежали кольца колючей проволоки.

– Ты знаешь, как тут пройти? – спросил Кимитакэ.

– Это ты у нас в каллиграфии разбираешься, – был ответ.

Кимитакэ пригляделся и вдруг увидел, что изгибы прутьев – это защитные надписи, выполненные той самой бешеной скорописью, для которой сперва вспоминаешь китайское название «кунцао» и только потом, после долгих раскопок в памяти, догадываешься, как он называется по-японски.

Кимитакэ дотронулся до завитков. Кажется, это Ланкаватара-сутра – неужели американцы научились ей пользоваться? Сама манера была близка к Ван Сяньчжи – но, конечно, это была просто искусная стилизация, потому что Старец из Павильона Орхидей жил в незапамятную эпоху династии Тан и тогда просто не умели делать металл такого высокого качества.

– Ты можешь это открыть? – спросил Юкио.

– Я могу попросить, чтобы она открылась.

Кимитакэ снял фуражку. Достал оттуда тот самый пухлый конверт и немного боязливо передал его Юкио – хотя прекрасно понимал, что их делают из особой лощёной бумаги, которой не страшен никакой дождь. За конвертом последовали: пенал с кистью, чернильница, плиточка превосходной туши и нетронутый блокнот.

Он поймал в чернильницу несколько капель дождя и принялся растирать тушь. И когда запах смолы перебил запах моря, опустил туда кисть, развернул блокнот – и Юкио, сообразив, что от него требуется, укрыл блокнот собственной юбкой, чтобы дождь не намочил страницы.

Чтобы открыть ворота, хватило четырёх иероглифов.

Так Кимитакэ и Юкио ступили на Эносиму – остров, который синтоистская богиня счастья Бэндзайтэн специально подняла со дна залива в ответ на притеснения людей драконом Гозурю.

Они прошли к бронзовым храмовым воротам, что стояли как раз напротив моста, но стали заметны только сейчас. И там откуда ни возьмись их немедленно окружили несколько солдат во главе со здоровенным, как боец сумо, капитаном. Этот капитан надвинул фуражку настолько низко, что можно было увидеть только усы – здоровенные, пышные, какие увидишь скорее у айну, чем у чистокровного японца.

– Согласно инструкциям – прибыли, – доложил Юкио и вытянулся по стойке смирно, насколько это было возможно, когда ты одет в женскую школьную форму и холодные капли дождя щекочут колени.

– Внешнее сходство с ориентировкой – несомненно, – он посмотрел на Кимитакэ настолько сурово, что тот невольно спохватился и нахлобучил на голову фуражку. И тут же ощутил кожей головы, как растекается из чернильницы остаток чернил.

– Величайшее счастье – безупречно служить императору! – провозгласил Юкио – и в тот же момент начал заваливаться на бок, как будто из-под него убрали подпорку. Двое солдат тут же подхватили упавшего в обморок под руки и куда-то потащили – видимо, переодеть и дать отдохнуть.

– А у вас есть пожелания или замечания? – спросил капитан как ни в чём не бывало.

– Ну, я ещё в школе учусь. Жаловаться не положено. Что дают – то и делаю.