Впоследствии мои первые выводы оказались правильными. Благородства и чести у старшего офицера было ничуть не меньше, чем у Кутузова. Как правило, людей такого склада любят, а за умение достойно себя вести и оберегать честь своих подчинённых – уважают.

– У хорошего руководителя все подчинённые – умницы, – не уставал повторять Геннадий Степанович, когда кто-нибудь из командиров звеньев или инженеров жаловался на неадекватное поведение офицеров и просил призвать к порядку. – Обязанности свои они должны выполнять не потому, что приказали, а потому, что хотят их выполнять, – делал нажим на слове «хотят» комэска. – Это и является основой осознанного отношения к службе.

Летал Хлыстов в любую погоду, минимум её составлял 50 на 500, то есть, нижняя кромка облаков днём должна была быть не менее пятидесяти метров, а видимость – полкилометра. При полётах ночью эти цифры удваивались, но когда припекало, майор взлетал и садился и при худших условиях. Словом, первоклассный лётчик, и с этим замечательным мастером мне в недалёком будущем предстояло работать.

А пока я должен был выполнить несколько контрольных полётов, потому что для человека, однажды совершившего вылет самостоятельный, вывозных не бывает.

Медицинское обследование подтвердило, что я здоров, как бык, полковые инженеры пришли к выводу, что знания по конструкции и эксплуатации вертолёта и двигателя сносные, штурман полка согласился, что район полётов мной изучен, а инструкцию по технике пилотирования и действия в особых случаях я вызубрил чуть ли не наизусть.

28 июня 1963 года меня проверили по кругу и в зоне, и в тот же день я занял правое кресло и полетел по маршруту.

С воздуха хорошо было видно, как разительно отличаются здешние земные пейзажи от русских. Во-первых, поселения отстояли друг от друга на незначительных расстояниях. Не трудно было догадаться, что из-за нехватки земли. По территории Польша страна маленькая, но густонаселённая. Отсюда и теснота. Во-вторых, земли принадлежали частным владельцам, оттого везде и чересполосица.

У нас в Союзе поля засеяны сельскохозяйственными культурами с размахом, от края и до края, а здесь – каждый во что горазд. И потому под нами рваное многоцветье, как в калейдоскопе.

Полётная карта лежит у меня на наколеннике, ветрочёт под рукой, за ухом – карандаш, слева – шаг-газ, а между ног в беспокойном танце кружилась ручка управления. С приборной доски считываю показания времени, курса и скорости, определяю угол сноса и вношу поправки так, чтобы вертолёт следовал по линии пути. Я веду детальную ориентировку и в принципе всегда знаю, где мы находимся, но с этими чёртовыми названиями деревень язык сломать можно. Шипящих звуков в польской речи не меньше, чем на змеином майдане.

Хлыстов вальяжно сидит в командирском кресле и почти незаметно шевелит ручкой управления. На голове майора вместо привычного шлемофона – изящная модная гарнитура с толстыми наушниками и выносным микрофончиком перед губами. Очень удобно, и не паришься, как в шлемофоне. Инженеры-радисты сопротивлялись нововведению, говорили, что шлемофон предохраняет голову в случае пожара в кабине вертолёта, да сами в это не верили. Лавсановые лётные комбинезоны из синтетики куда как опаснее. Они, конечно, практически не рвутся и не горят, но плавятся, как восковые свечи, и даже быстрее. Пожар на борту никакая одежда не остановит, разве что из асбеста. Нет, что ни говори, а гарнитура штука полезная. Непременно раздобуду, как только разбогатею.

Вечером после полётов у меня состоялся разговор с начальником политотдела подполковником Омельченко. Стандартные душеспасительные беседы мне порядком надоели, но от этого ритуала спасения не было.