А вот письмо домой, в Испанию, в Страну Басков, с новостью о том, куда он едет, должно быть исключительно вежливым, строгим и ни единым словом не выдавать того жгучего, будоражащего восторга, который кипел в нем огненным фейерверком. Он взрослый серьезный человек. Ему целых семнадцать лет, он вырос и на него можно положиться.

Сев за письменный стол и отложив в стороны разноцветные ручки, которые он было схватил, чтобы начать писать дневник, он неожиданно изменил намерения, пододвинул к себе чернильницу, заправил перьевую ручку и решил в начале написать письмо домой.

Вообще-то он много раз представлял себе, как сообщит отцу, что его выбрали как представителя школы на магическом фестивале, и что он почти дипломат, представляющий свою страну за рубежом. Но никогда не допускал, что так может случиться на самом деле. И вот так случилось, и он сидит, подперев рукой голову, ерошит волосы на макушке, там, где они отросли и вьются как хотят, и смотрит, застыв, на белый лист перед собой. «Алва, я на тебя надеюсь», – писал отец в последнем письме. «Ребенок, ты там держись, скоро уже домой», – написала мать.

Точнее, мачеха. Своей матери он почти не помнил. А может быть, не помнил вообще. Те смутные картинки, что всплывали перед внутренним взором при упоминании ее имени, скорее всего были лишь иллюстрациями, созданными на основе воспоминаний отца, которыми тот делился скупо и под редкое настроение.

Алва часто думал, насколько сильно отец любил его мать, что ради женитьбы пошел на полный разрыв со своей семьей, придерживающейся более чем скептических взглядов на брак между магами и людьми из Оставленного мира. В Новый мир, пропитанный чуждой ей магией, она пошла с доверчивой улыбкой, передала ее сыну и скоротечно умерла от какой-то бессмысленной лихорадки, когда Алве едва минуло два года. В семье Арригориага, испокон веков гордившейся тем, что ее представляли лишь сильнейшие из Нового мира, рождение ребенка с характером матери стало лишь еще одним подтверждением, что точка невозврата пройдена и возвращению блудного сына Пейо Арригориаги, пусть даже теперь и вдовца с маленьким Алвой на руках, никто рад не будет.

Впрочем, упрямый Пейо возвращаться и не собирался. Все три недолгих года брака он с истинно баскским упорством занимался наукой, а овдовев, сосредоточился на том, чтобы продолжать свои исследования в области магических врожденных способностей и растить сына.

Сын проявил свой природный дар, связанный со стихией огня, достаточно рано для того, чтобы им можно было гордиться, но дар этот ничего, кроме проблем ребенку не сулил. Ярый законник Пейо поспешил поставить сына-огнемага на учет в местном отделении КДО – Комиссии по делам огнемагии, занимающейся учетом всех рождающихся с этим даром волшебников и контролем над соблюдением запрета на лишнее его проявление.

После этого окружающие стали смотреть на отца и сына с явственной толикой жалости: огненный потенциал у ребенка приличный, но толка в нем ровно столько же, как если бы его не было вовсе. Выдай Алва хоть искорку, и сотрудники КДО в форменных мантиях с фиолетовой полосой мгновенно пришли бы по его душу.

Стоит оговориться, что к огнемагам не везде относились настолько строго. К примеру, была благополучная Италия, полыхающая денно и ночно, но никакого КДО там не было отродясь, а перед органами власти огнемаги представали только в случае серьезного причинения вреда здоровью или имуществу в результате выброса огня. Но в Испанском Королевстве запреты вокруг огнемагии становились с каждым годом все сильнее и суровее, и ко времени постановки маленького Алвы на учёт в Комиссию, в обществе все чаще стали звучать предложения вообще не указывать в документах огнемагию как магический дар. Её предлагали обозначать как «Сверхспособность, которая не может быть проявлена», «Пустая способность», наконец просто прочерк в графе «Дар». Прочерк был соблазном, обещающим окончательное забвение огнемагии и от того, чтобы ему поддаться, правительство удерживало только привычное опасение выпустить теоретически склонных к бунтам и самоуправству огнемагов из поля зрения.