В таком духе и говорили, продолжая свои мысли, возникшие ещё в Молотовке во время торжества по поводу регистрации клана. Ни о какой скуке речи не было – всем не просто интересно, но каждый и каждая, включая молодёжь, чувствовали себя причастными не только к своей семье, но к делам уже четырёх родов. Надежда вот Финистова как-то странно поглядывала то на Глеба, то на свою тёзку Прогамаюнову, которую невнимательная, расторопная Лариса несознательно усадила между собой и Глебом. Но это так, к слову, потому как ни слова, ни намёка на личные отношения не случилось. Разошлись порталами уже при полном свете дня. Задержался только сам Глеб для осмотра трофейных макров, как и обещал, да предупредил остальных, что отсюда сразу отправится в своё Внуково. Конев, правда, заставил составить жалобу на поведение младшего Сычёва, проверил текст и отдал Ларисе для отправки в Псков обычной почтой. Он же предупредил главу клана, что собирается по срочным делам в Петербург и будет отсутствовать не менее недели.

«Может, и зря мы с Коневым затеяли возню по поводу обнаружения слежки за мной, – размышлял Глеб, механически раскладывая трофейные макры по кучкам соответственно их функциям. – Ясен пень, в лучшем случае получим отговорки или формальные отписки, дескать, тот барон Сычёв неверно понял указания свыше и направил ещё более неверный приказ ниже, где получивший его сотрудник воспринял ещё более неверно и поступил крайне неправильно, за что оба понесут достойное наказание… и т. д. в том же неверном ключе. И будет нам счастье от отсутствия прямого и наглого внимания свыше, что никак не гарантирует того же внимания сбоку, поскольку фактически, если смотреть от „снизу“ до „выше“, граф Орлов не выполнил совета Стрижакова. А там, на том уровне, что совет, что рекомендация – один чёрт приказ. Но в принципе, какая разница от какого именно наблюдения беречься-то, и жандармы могли смотреть не своими глазами. Единственная, пожалуй, польза, да и то неявная, от моей слёзной жалобы, так это, может, вместо придурка Сычёва Скопин направит кого поумней…»

– И всё-таки, Глеб, – прервала его не очень позитивные рассуждения Надежда, – меня не оставляет теперь мысль про Никифора. Он ведь человек обидчивый и злопамятный. Опозорили его розгами и выгнали – точно не забудет. Зря тогда пожалели, нужно было на каторгу отправить. Да и забыла я о нём, если честно, так ведь не только меня это тревожит, раз кто-то из наших нынче вспомнил бывшего главу. Что на самом-то деле думаешь делать, и думаешь ли? Смотрю, у тебя глаза в себя смотрят, и как только с макрами так управляешься? Вот бы мне научиться!

– Научишься, куда денешься… – на автомате успокоил Глеб и вздохнул. – Не до мести ему сейчас небось, Никифору этому, пристроиться бы куда-нибудь, чтобы с голоду… Стоп! Не оглядывайтесь!

Люди схоронили трофеи в самом надёжном месте – в руднике, куда ходу посторонним никакого. Место, где раньше находилась «личная» пещера Никифора, ныне закрытая прозрачной завесой, представляло собой длинный высокий коридор, по обе стороны которого располагались разного размера пещерки и гроты, откуда выбирались минеральные макры. Не заброшенные – никто ж не знал, как макры появляются – но пустые. Как раз в эти «кладовки» и упрятаны трофеи, та, что с макрами – напротив запечатанной пещеры. Из неё и послышались Глебу голоса. За своим занятием он, естественно, за обстановкой вокруг себя не наблюдал, а сейчас обнаружил за спиной шесть человек. За той самой завесой. Вместе с ним находились Лариса, Надежда, Владимир – начальник охраны Пустошки и один из его сотрудников. Макры Глеб раскладывал на большом ровном валуне, механически и монотонно называя людям их свойства, что не мешало ему думы думать. Защитные, атакующие, лечебные, которые, кстати, не спасли владельцев от болота и сумасшествия, охладительные, утепляющие… Попались даже по одному для отвода глаз и определитель лжи – наверняка командиру принадлежали. Окружающие настолько зачарованно наблюдали за действиями Глеба, что также не обращали ни на что внимания. К той самой пещере все стояли спиной. Прислушались.