Краб осекся. Еще раз кашлянул.

– Я привез его.

– Кого именно?

– Того, кто в кабаке убрал Солдата.

– Это точно? По моему, его музыкант еще не видел. Или я ошибаюсь?

Краб некоторое время молчал. Зачем так нервничать, подумал Хозяин и улыбнулся.

– Это точно он.

– Кто из них? Их, как мы уже знаем, было двое, если не считать того, кто тоже остался лежать в кабаке.

– Александр Гаврилин, поступил в клинику утром первого января с огнестрельным и резанным ранениями. Внятно ничего не объяснил.

– Там никто ничего внятно не объясняет. И, кстати, мы ведь договаривались, что вывозить его будем только завтра.

– Я решил не рисковать.

– Это очень хорошо, рисковать нам не нужно, – Хозяин снова улыбнулся, Крабу приходилось разговаривать с темной комнатой, не видя лица собеседника. Это не могло не злить его.

– А если это все-таки не он? Как ты это объяснишь людям?

– Это он.

– Я тебе верю. А за остальных – не ручаюсь.

– Я прямо сейчас сведу этого Гаврилина с лабухом. Тот его опознает.

– Может опознает. Может быть. А если нет?

– Это точно он, я отвечаю.

– Тогда вот что, сейчас сведешь их, поговоришь, с лабухом можешь делать все что угодно, – Хозяин задумался, – лабух нам уже не нужен, как я полагаю?

– Не нужен.

– Тогда, если он твоего Гаврилина опознает, ты с ним поработай. Гаврилин мне нужен целый и невредимый, но подготовленный к разговору. Понятно?

– Понятно. А Гаврилина?…

– А с Гаврилиным я после этого хочу поговорить лично. Понятно?

Краб вздохнул.

– Я спросил – понятно?

– Да.

– Ну иди, я пока вздремну.

Краб прикрыл дверь аккуратно, без стука. А ведь нервничает, подумал Хозяин, чего ему так нервничать?

Сергей Головин всегда называл себя музыкантом. Он играл музыку, а не лабал ее, даже если десяток раз за вечер приходилось заводить «Пацаны, не стреляйте друг в друга».

Лабухом быть унизительно. Унизительно брать из потных рук мятые купюры. Унизительно, но прожить без этого было трудно.

Деньги – это… Головин никогда не вдавался в философию, но не задумываясь мог ответить, что деньги – это все. Все на свете. И он умел делать деньги, умел правильно выбрать репертуар, умел… Да он все умел, даже притворяться, что не является лабухом.

Когда-то, очень и очень давно, он даже закончил консерваторию. И даже попытался работать в городской филармонии. Ни денег, ни славы это не принесло.

Потом его пригласили сыграть на свадьбе, он согласился и после двух дней беспрерывных «Семь – сорок» и «Цыганочек» несколько обалдело рассматривал деньги, полученные за это.

Потом были еще свадьбы, потом – еще. Потом приятель познакомил его с администратором, вернее, администраторшей ресторана, и Головину удалось убедить ее в том, что именно его группа должна музицировать в кабаке. Процесс убеждения Головин тоже не любил вспоминать. За все нужно платить. В консерватории эту премудрость не преподавали, это Головин понял сам и этому учил часто сменяемых в ансамбле солисток.

Дело, в общем-то, житейское. Появились связи, менялись кабаки, менялся состав ансамбля. Все текло, все вытекало…

Он продолжал обижаться на «лабуха», но не испытывал отвращения к работе под синтезатор. Потихоньку их осталось трое. Деньги стало проще делить. Но их стало меньше. «Старая крепость» никогда не была особенно крутым рестораном, но выбора не было.

Идея Новогоднего представления пришла в голову владельцу кабака, сам он планировал встречать Новый год дома, но остальные получили возможность подработать.

Подохнешь ты в своем кабаке, сказала Головину жена. Головин ушел, хлопнув дверью. Потом, после стрельбы, убийства напарника, бегства через темный парк с толпой обезумевших от страха и от неожиданного спасения посетителей, он долго и сбивчиво все это рассказывал жене. В голове билась мысль – не подох! И эта мысль позволила ему прийти в себя довольно быстро.