В трюме было ничего разобрать после залитой солнцем палубы, и он, кое-как втащив внутрь потерявшего сознание Питера, успел лишь уложить его на кусок парусины перед спешно промывавшим в простом тазу с водой инструменты судовым врачом, отчаянно пробормотал:

– Мистер Халуэлл, пожалуйста, помогите ему! Я… я нужен наверху… – и, низко опустив голову, вслепую нащупывая ступеньки, бросился обратно.

– Нет, Генри! Нет, уходи!.. – крик Эрнесты, прерванный возгласом боли, он услышал словно сквозь толстое одеяло, уже скрестив с противником тесаки в бессмысленной, жалкой попытке выиграть хоть немного времени до самого неизбежного.

Прав был Джек: катласс оказался слишком тяжел для его непривычной руки, и все, на что хватило Генри – на пять или шесть отчаянных, с размаху, ударов. Руку обожгло резкой и почему-то ужасно обидной болью, когда испанец, изловчившись, выбил оружие из его руки и пинком под колено сбил с ног. Следующий его удар мог стать последним для юноши, если бы Эрнеста не успела подставить под вражеский клинок лезвие своего тесака. По ее лицу из глубокой ссадины струилась кровь, но глаза смотрели с все той же непреклонной яростью, а рука, державшая оружие, почти не дрожала. Испанец отступил на шаг в сторону, выбирая позицию для новой атаки – Эрнеста сразу же повернулась лицом к нему, держа клинок перед собой и одновременно трясущейся, мокрой от крови левой рукой утягивая Генри себе за спину.

– Когда… Когда смерть приходит к тебе, знаешь, что ей говорить? – хрипло сорвалось с ее оскаленных губ. Генри замотал головой. – Говори: «Погоди, я еще не убил своего врага!»

Внезапно прогремевший совсем рядом выстрел заставил их обоих вздрогнуть. Испанец, уже занесший было свой топор, вдруг остановился, как вкопанный. На его лбу медленно появилось небольшое кровавое пятно, глаза закатились, и он, слабо качнувшись вперед, снова замер на месте – а затем замертво рухнул на палубу лицом вниз. Эдвард Дойли, все еще сжимавший в руке дымившийся пистолет, стоял на планшире галеона, смотрел на них в упор – и Генри увидел, как при взгляде на него глаза девушки изумленно расширились:

– Вы… Вы?..

Бывший подполковник, рывком засунув за пояс пистолет, внезапно по все той же абордажной доске перебрался к ним на борт, с силой схватил Эрнесту за локоть и потащил за собой – на Генри он и вовсе не обратил внимания:

– В трюм, немедленно! Вы же штурман, чем вы думали, когда так рисковали?! – все так же за руку втащив ее внутрь, выкрикнул он. Генри потрясенно глядел на них обоих – он и представить себе не мог, чтобы кто-то так разговаривал с сеньоритой Эрнестой – но девушка неожиданно покладисто молчала, не сводя глаз с разошедшегося помощника.

– Сидите здесь и занимайтесь своими обязанностями! Еще раз попробуете вытворить нечто подобное, и я… – в запале начал Эдвард и умолк, поняв, что сказал уже совсем лишнее. – Сидите здесь и никуда не выходите! – снова рявкнул он и, отвернувшись, медленно и тяжело принялся взбираться обратно на палубу. Эрнеста проводила его странным взглядом, привалилась спиной к хлипкой перегородке, закрыла глаза и глубоко, всей грудью вздохнула.

– Мэм, – осторожно позвал ее Генри. Девушка, не двигаясь, посмотрела на него исподлобья, оттолкнулась от перегородки и хрипло спросила:

– Слышал, что велел мистер Дойли? Идем помогать Халуэллу…

Под лазарет была обустроена большая часть кубрика, и Генри сперва с ужасом оглядывался по сторонам: за полгода ставшие ему почти семьей люди со стонами падали в гамаки, садились у стены, держась за кое-как перевязанные руки, ноги, головы и животы, присовокупляя к скудной помощи доктора «поправку здоровья» хорошей порцией рома. Посреди всего этого безумия, как затравленный, метался судовой врач Халуэлл. Стоило Эрнесте с Генри войти в кубрик, как он в сопровождении двух юнг, разносивших воду и бинты, бросился навстречу им: