– Однако он вас описывает довольно точно, – достав из папки протокол, подполковник Зубов прочел: «Костюм серый, рост средний, волосы курчавые, глаза маленькие. С тобой говорит, а на тебя не смотрит, нос курносый…» Портрет, а?! Что скажете?

– Ничего не скажу…

– Чемоданы и вещевой мешок, обнаруженные в тележке, принадлежат вам?

– Какие там чемоданы?! Ничего у меня не было!

– Ну, а эти деньги тоже не ваши? – спросил подполковник, положив на стол пачку денег.

– Деньги эти мои.

– Деньги фальшивые. В чемодане было таких денег еще на тридцать тысяч, та же серия и номера по порядку. Я вас спрашиваю в последний раз: ваша фамилия?

– Рубцов Иван Григорьевич.

– Год и место рождения?

– Родился в 1919 году 10 октября в Мелитополе.

– Это все по паспорту?

– Да… по паспорту…

– Плохо сделан. Кустарно.

– Что? – переспросил Рубцов.

– Паспорт, говорю, плохо сделан. Национальность?

– Русский.

– Был русский.

– Нет, почему, я русский.

– Я говорю, был, а не русский! Какой же вы русский, если прибыли ночью из чужой страны на чужом самолете с ядом в одной руке и взрывчаткой в другой. Садитесь, «русский», да не туда, вот здесь, поближе.

Рубцов подошел к столу и сел на край жесткого кресла.

– Вы будете говорить правду? – прямо и неожиданно просто спросил подполковник.

– Нет, – хрипло выдавил из себя Рубцов.

– Почему?

– А зачем? Все равно… – добавил Рубцов и безнадежно махнул рукой.

– Ну вот что, Рубцов Иван Григорьевич, слушайте меня внимательно. Вы пойманы с поличным, при вас обнаружено: рация, с которой предусмотрительно снята фабричная марка, кинопленка большой чувствительности, приспособления для тайнописи, значительное количество взрывчатки, взрывателей и сильно действующие яды; всего этого совершенно достаточно для того, чтобы применить к вам Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1950 года, расстрелять вас, как изменника Родине, шпиона и диверсанта. Если вы хотите, чтобы вам заменили позорную смерть заключением, есть только один путь.

– Какой?

– Путь правды. Рассказать всю правду.

– Разрешите я… подумаю?.. – нерешительно спросил Рубцов.

– Думайте.

– Нет ли у вас папиросы? – умоляюще попросил он.

Вынув из стола коробку папирос, подполковник дал ему закурить и, встав с кресла, через плечо Каширина стал просматривать журнал.

Прошло несколько тяжелых и томительных минут, Рубцов докурил папиросу и сказал:

– Я буду говорить. Что вас интересует?

Подполковник не торопясь сел в кресло, еще раз перелистал паспорт, сложил его, внимательно разглядывая Рубцова, и сказал:

– Ваша настоящая биография, как вы попали за границу, кем, когда и где были завербованы, какую и где прошли подготовку, кем и при каких обстоятельствах были переброшены через границу, какое конкретное задание вы получили?

– Я только прошу, если можно, парочку папирос.

– Вот вам папиросы, спички и пепельница. – Подполковник Зубов все это положил перед Рубцовым.

Рубцов закурил, жадно затянулся, закашлялся и, сев в кресло, спросил:

– Можно говорить?

– Говорите, но помните, только правду, – ответил подполковник.

Он говорил, сильно волнуясь, прикуривая одну папиросу от другой. Его звонкий голос иногда неожиданно срывался. В таких случаях он делал несколько глубоких затяжек, и наступала напряженная пауза.

– Когда я сейчас оглядываюсь назад, юность моя встает предо мною, точно счастливый, но краткий сон. Я был человеком, и у меня была мать и в дни стужи, встав ночью, она заботливо укрывала меня поверх одеяла своим пальто… И девушку я любил, и девушка любила меня. И были друзья, веселые встречи, комсомол… У меня было будущее…

Допрашиваемый помолчал, откашлялся и продолжал: