Он стоял перед полками, задрав голову, – сколько непрочитанного, накупленного по знакомству в закрытых для широкой публики магазинах большого города. Боже мой, боже мой, и всё пишут и пишут, достают и достают, и его потом «достают» – всё тащут на сцену. – Ради престижа? Заработка? Или наступил ренессанс театра? – Он рассмеялся вслух. Закашлялся. Стащил с полки двумя руками огромную шикарную книгу «Русские сезоны» и поплёлся к дивану…

«Все делали спектакли в спешке, и всем не хватало трёх дней. И у Дягилева были те же проблемы, и пока театр будет жить, будут жить эти проблемы: костюмы не готовы, декорации не дописаны, денег не хватило, свет не такой, как хотелось. Герой бездарен и заменить некем… а если бездарен я сам?..» Он вспомнил рассказ своего приятеля, который, только готовясь стать художником, пришёл со своими работами к одному маститому спросить у него: получится ли из него художник. Тот посмотрел и не стал оценивать работы. Он сказал ему: знаешь, наступит день в твоей жизни, когда тебе захочется уничтожить всё, что ты сотворил, и умереть. Только умереть… от неудовлетворённости и стыда за всё содеянное на холстах, оргалитах, картонах, бумагах, досках и т. д. Но ты преодолеешь себя и с новой силой возьмёшься за работу. Ты начнёшь мучаться и продвигаться вперёд, когда вдруг почувствуешь, что снова наступил такой же судный день, и лишь одно остаётся – умереть. И так будет не однажды. Если ты готов пережить такие дни не однажды, а между ними не купаться в радости и достатке, а тяжело работать, – из тебя точно получится художник.

Он отложил книгу и набрал номер телефона. Татьяны не оказалось дома. Длинные гудки впивались иглами в какое-то мягкое незащищённое место и жалили очень больно. Он держал трубку, опустить её на рычаг не было сил, и сам себя убеждал, что ей вовсе не обязательно сидеть вечно дома и ждать его звонка. Потом он стал размышлять, куда она могла деваться, и где её можно застать, подошёл к окну, уставился на заснеженную улицу, почему-то представил, как всего лет семьдесят назад она такой и была всю зиму, а по ней без рёва и вони скользили сани, запряжённые парой. Ему стало легко, грустно. Он снова вернулся к аппарату и услышал знакомое «Да-а…»

– Приезжай сейчас, – сказал он без нотки сомнения.

– Не могу.

– Не хочешь?

– Неудобно.

– По делу. Я один, но это неважно…

– Тогда давай в театре.

– Я болею.

– Болеешь? Первый раз такое слышу.

– Правда. Грипп.

– Ну, вот, хочешь заразить меня…

– Я тебя не в койку зову, а в дом… приезжай, мне герой нужен.

– Ты что, на кукол перешёл?

– Мы все куклы, только не понятно, у кого в руках ваги…

– Это как раз понятно, дорогой…

– Вот и расскажешь, просветишь… спектакль сыпется, спасать надо…

– Что привезти?

– Ты помнишь, у тебя был Шут…

– Из «Летней ночи»?

– Похоже…

– А лимон?

– У меня грипп, а не ангина… лучше бутылку коньяка, за этим по крайней мере гоняться не надо…

– Зачем тебе шут? – спрашивала Таня с порога через полчаса.

– Нужен. Главный герой с ним на собрание придёт.

– Зачем?

– А там в зале больше поговорить не с кем!.. понимаешь? Не с кем! А шутам всё позволительно!

– Ну, ты придумал? Придумщик!.. Неправда, и шутам отрубали бошки… А твой будет с лицом…

– Нет, не начальника… с ним же поговорить можно!

– Не любишь ты людей!..

– Каких? Люди! Это же не мешок, набитый внавал!

– У тебя от гриппа в голове что-то сдвинулось… на собрание… какое собрание может быть на сцене!

– Хорошо… на бал, на маскарад…

– Какой бал в твоих производственных буднях…

– Ну, я же должен что-то сделать, чтобы она ожила… эта чёртова пьеса.

– Зачем брал? Возьми другую пьесу!