Поверьте, я знаю, как исправно и бесперебойно работает этот защитный механизм. Проверила на собственной шкуре, и, если честно, быть объектом постоянного страха своих родителей совсем не круто. Скажу больше – это тяжкое созависимое состояние. Их страх проникает в тебя, становится твоим собственным, и однажды наступает момент, когда ты перестаёшь понимать, чего ты боишься больше: причинить страдание им или самой себе.

Мои родители и правда самые лучшие. Немногие способны проложить мост через глубокий ров оборонительной крепости ради глотка свободы и счастья своего ребенка. Мои сумели. Они давно уже не обрывают мой телефон, не строчат беспокойные смс, пытаясь выяснить, где и чем живет их блудная дочь, не приезжают без предупреждения, не устраивают семейные посиделки с целью выманить меня на свою территорию и почти полгода не поднимают вопрос о покупке квартиры, хотя их изначально приводило в ужас мое желание жить в общаге, и мы долго и упорно спорили на эту тему.

Они позволяют мне жить так, как хочу я, и это дорогого стоит, говоря об их любви ко мне больше любых громких слов и денежных дотаций. Наш путь к взаимному пониманию и доверию был долгим, сложным, извилистым и тернистым. Было много маминых слез, суровых отповедей отца и моих демонстративных хлопков дверью. Не сразу, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, маленькими шажками, голыми ступнями по острым камням, через боль и страх мы мучительно медленно продвигались вперед. Вместе, пока я наконец не увидела свет. Не тот, что видят в конце тёмного тоннеля во время клинической смерти. Мой свет был совсем другим, я выгнала тьму из своего сердца и внезапно осознала, что сама могу стать солнцем для кого-то, кто еще не нашел дорогу и вслепую бредёт в темноте. Именно так ко мне пришло понимание того, чем я хочу заниматься и ради чего живу.

Стоит ли говорить о том, что родителям было не просто смириться и отпустить меня в свободное плавание, но точно знаю, в глубине души они понимают, почему я одержима идеей сделать этот мир лучше. Лучше не в глобальном смысле, а в масштабах собственных возможностей. Отдавая все, что у нас есть, мы получаем больше, гораздо больше. Жаль, что немногие это понимают, но я безумно счастлива, что у меня есть круг единомышленников, где никому ничего не нужно доказывать и объяснять.

– Олеся, телефон звонит, – сквозь плотный туман мыслей пробивается голос Антонины Федоровны. Она протягивает мне мобильник, и я отвечаю, не глядя на экран, еще не до конца вынырнув из глубокой задумчивости.

– Привет, динамщица. Представь себе, просыпаюсь утром, а красавицу с потрясными сиськами как ветром сдуло. Ты бы хоть лягушачью кожу оставила, что ли? – раздается в трубке низкий мужской смех. Я уже почти согласна на Виктора, но это Страйк. Невозможно не узнать его нагловато-развязный тон, который он использует, когда чем-то недоволен. В конкретном случае, Кравцов не доволен моим утренним бегством.

Пересилив острое желание скинуть вызов и бросить его номер в блок, я напоминаю себе, что Страйк, по сути, не сделал мне ничего плохого. Он просто был собой, таким, как есть: раскованным, напористым, уверенным в своей крутости и уникальности. Стопроцентный нарцисс со всеми вытекающими. Я не испытывала особых иллюзий на его счет, отлично представляя, с каким психотипом имею дело, но кое в чем Александр Кравцов все-таки удивил. Он не такой жлоб, как я думала, и в сексе не эгоист, что присуще большинству самолюбивых нарциссов. Пожалуй, теперь я немного, совсем чуть-чуть, самую капельку понимаю Марину, за спиной мужа бросающую на его лучшего друга голодные взгляды.