– Дети, это хорошо,– освободив желудок от неусвоенного алкоголя и вытерев рот рукой, глубокомысленно изрек Толик,– дети- это наше все.

– Ещё вчера нашим всем были портвейн и лапша быстрого приготовления,– ехидно поправил его я,– не теряй стиля, товарищ, не теряй стиля.

Потом, уже сидя на кухне, обжигаясь горячим кофе, с интересом патологоанатомов изучая лица друг друга и тихонько посмеиваясь, разговорились о насущном.

– Жить нужно в достатке,– говорил Толик,– особенно нам, с нашей тягой ко всему прекрасному, роскошному и аристократичному.

– Верно,– подтвердил я с тоской,– разбогатеть бы…

– Ага, попробуй. Думаешь, так просто? Только соберёшься как следует разбогатеть- то трусы порвутся, то сахар кончится.

– Верно,– я кивнул,– это наш крест. Наше проклятие.

– Наше призвание!– поправил Толик, погрозив пальцем.

– Призвание. Но зато…

На этом "зато" моя мысль забуксовала. Снова вспомнились портвейн, детская площадка, низкое и серое осеннее небо, маленький городок униженных и оскорбленных, квартира, которую приходится делить с чужими, настороженными людьми, долгие вынужденные лишения ради одного-единственного широкого жеста, и этот самый широкий жест, сталкивающий в темную пропасть голодной, угрюмой нищеты…

– Зато,– с трудом продолжил я,– мы нищие, но счастливые.

– Правда иногда бываем нищими и несчастными,– дополнил Толик, видимо, уловив минорную тональность моих раздумий,– хотя это, конечно, случается редко.

– Но никогда,– во что бы то ни стало решив закончить на чем-то бодром и жизнеутверждающем, подытожил я,– никогда мы не бываем богатыми и несчастными!

– Как это верно, коллега, как это верно!

Мы пожали друг другу руки и отправились курить на лестничную клетку.

***

Улица навалилась на меня многотонным сырым грузом- одновременно возросла громкость тошнотворного гула в голове, скрутило живот, зазнобило. Толик, прочитавший все по моему лицу, покорно замер у ближайшей урны, в которую я без колебаний излил остатки вчерашнего праздника вперемешку с недавним завтраком. Закурили.

– Может, не поедем?– с плохо скрываемой надеждой предложил он.

Я только покачал головой.

– Это все от того, что мы вынуждены любыми способами добывать средства к существованию. Ну подумай сам- разве перлись бы мы на какую-то третьесортную халтуру, если бы не нуждались в деньгах? Хрен там. Лежали бы сейчас в теплых кроватях, потягивали бы… ну, скажем виски, и беседовали бы о вечном.

Вместо ответа я жестом предложил продолжить путь.

– Знаешь, в чем наша главная беда?– продолжал вдохновенно вещать Толик, уже спускаясь в метро,– мы чертовски невезучи в финансовых делах. В своей профессии, к примеру, мы-фирмачи, в любви- тем более. А вот что касается денег…

Женщина за толстым и пыльным стеклом смерила меня тяжёлым осуждающим взглядом из-под опухших полуопущенных век, и, будто бы в наказание за все мои прошлые и будущие грехи, несколько минут пересчитывала предложенную ей горсть монет, прежде чем выдать жетон. Какой-то мужчина в военной форме, проходя мимо, ощутимо двинул меня плечом, всем своим видом словно заявляя: " Да у меня такие, как ты, зубными щетками ржавчину с танков соскребают!". Зато в глазах мента, стоящего у турникетов и с отрешенным видом античного мыслителя провожающего взглядом пробегающих мимо людей, я успел заметить теплый, не яркий свет истинно библейского сочувствия к ближнему своему- кажется, исполинская тяжесть выдавшегося утра нас роднила.

– У нас есть талант, есть харизма, есть стиль, в конце концов,– все не унимался Толик,– жаль только, что с финансовой независимостью все обстоит печально.