Копия моего старинного рояля уютно разместилась на маленькой сцене забытого Богом клуба. Копии сейчас делают мастерски, и я не привередничал. Мне без того выпала честь, ведь я получил добрую сотню отказов. Сейчас такие рояли уже не делают. Разочаровавшись, заключил сделку с первым давшим согласие мастером, он работал у меня дома несколько месяцев. Это было трезвым решением – не стоило тревожить лучшего друга из-за концерта длиной в пару часов. Я не хотел, чтобы он видел, где именно мне предстояло сыграть.

Мой рояль по праву заслужил именоваться другом. Этот экземпляр класса премиум – единственный во всем мире и неповторимый по звучанию. Изготовлен на заказ Карлом Бехштейном, знатоком, великим мастером своего дела. Клавиши со вставками из слоновой кости, гладкие, холодные, они не раз выводили меня из чувственного запоя. Мне нужно было победить свой страх. Первое выступление после долгих лет тишины. Голубоглазая мечта грезила очень близко, и если бы я спугнул ее, то вновь утонул бы в себе, я потерял бы последние капли веры. Позолоченные стрелки часов, висящих в гостиной, показывали на прощание 17:30, начиная рябить. Напоследок я подошел к роялю-оригиналу, провел рукой по клавишам, прикоснулся к стене, к месту, где висела любимая картина “Ангел смерти”.

– Пожелай мне удачи, мой родной дом.

“Удачи”. – послышался в мыслях ответ голосом погибшего друга.

Мир поплыл в водовороте мыслей, рябь усилилась. Я сделал шаг в пустоту, в холодное и тягучее серое облако, и двухэтажный деревянный коттедж исчез, а через мгновение передо мной возник город Лос-Анджелес в своем высотном великолепии. “Midnight Club” – точка прибытия. Обычному человеку нужно провести в пути часов шесть, чтобы сделать этот марш-бросок. И ты понимаешь – хорошо быть не таким, как все.

Рядом расположился знаменитый Голливуд с его гламурной сказкой, с обещанием исполнить любые мечты. Но я шел мимо – это не для меня горели огни нарядных вывесок, не для меня открывались лучшие площадки для выступлений. Неуверенно вполз в слепленное из дешевых материалов здание, разрисованное умелым граффити, чтобы прикрыть дыры от гвоздей и пуль. Молодой директор Дэйв Ричардс подлетел ко мне на всех порах. Он волновался не меньше меня.

– Мистер Бейли, ну слава Богу! Публика уже скучает! Эй, да на вас лица нет. Вы вообще готовы?

Я глядел на него, но рентгеновский луч почти черных глаз проходил сквозь Дэйва и показывал мне зал за его спиной, в котором много людей. Тело снова пробила дрожь.

– Готов, наверное. Страшно. Мне никак не успокоиться.

Ричардс по-дружески положил мне на плечо руку и произнес:

– Вы очень волнуетесь, а зря! На репетициях ваша игра была виртуозной. Удачи, и, главное, не смотрите в толпу. Я верю в вас! – он улыбнулся, и я ощутил пусть и крохотную, но поддержку.

– Дэйв, благодарю за предоставленный шанс. Я почти отчаялся найти хоть кого-то, кто поверит в меня в ваш непростой век. Еще раз спасибо. Я постараюсь не разочаровать.

Мне нелегко было привыкать к людям. За время нашего не общения они сильно изменились. Я боялся сделать к ним шаг, но закрыл глаза и увидел ее. Мечту. Собрав волю в кулак, вышел.

– Пора.

Поднялся бархатный занавес, и я двинулся к середине сцены. Поклон толпе. Аккуратно отодвинул табурет, чтобы, не дай черт, колесики не заскрежетали по отполированным половицам. Кажется, стук моего сердца разносился эхом на весь зал. А люди ждали, когда мои руки коснутся клавиш. Я тянул время – волновался, боясь дотронуться до инструмента. Влажнились ладони. Чужие мысли врывались в незащищенное пространство моего тела. Этот ворох лишней информации, что мешал настроиться. Ведь я же знал, на что иду, высовываясь из теплой норки уютного дома, выставляясь напоказ. Знал, но почему-то медлил.