Солнце разило по глазам. Нюша шагнула к окну и сдвинула занавеску. Занавеска налилась буграми воздуха.

Нужно брать разные деньги в зависимости от количества и размера писем, заметил Звонарев. Лина добавила, что надо еще брать деньги за собеседование. «Прежде, чем ты будешь писать письмо, ты должен выслушать клиента, понять, что он за человек, какая у него история, какой стиль. А это отдельное время и отдельная работа»…

Сошлись на том, что за письмо нужно брать от трехсот до пятисот рублей и еще сто за собеседование. Таская черешню с блюда, сочиняли текст объявления. Все, кроме Павла Звонарева. Павел взял листок бумаги, тарелку с бутербродами и ушел в комнату.

Купон оказался слишком мал для рекламных идей. Любые поэтические вольности требуют простора.

– «Письма доброго ангела». Нужно вдохновить, чтобы поверили в чудо, – предложила Ануш.

– Не знаю. Не знаю. То есть прекрасно, конечно. Но мужчина на такое не клюнет. – Григорий долго трет бритый подбородок. – Надо по-деловому. Типа: «ваши проблемы – наши письма».

– «Ваши проблемы – ваши проблемы», – не удержался Стемнин.

– Надо заинтересовать. Дать понять, что это стоящая идея… – задумчиво произнесла Лина, срезая ложкой с торта кремовый лепесток. – Где мой муж? Илья, проверь. Его нельзя оставлять одного надолго.

После длительных дебатов появился первый одобренный вариант:

«Объясниться в любви, наладить отношения, достичь мира и облегчить душу при помощи письма. Профессионально, доверительно, недорого. Телефон…»

Стемнин колебался… Казалось, он увязает в авантюре. Как брать деньги? Как на него будут смотреть эти люди? А вдруг он окажется шарлатаном?

Шаркая тапками, вернулся Паша. Он оглядел всех свысока, держа на весу листок, словно глашатай – свиток с государевым указом. Ни слова не говоря, он разжал пальцы, и бумага приземлилась на колени Лине. Лина, отхлебнув чай, принялась за чтение. Лоб ее страдальчески наморщился, и вдруг она фыркнула на листок чаем, как гладильщицы брызгают на белье водой. Потом, встав из-за стола, она треснула Пашу по спине ладошкой.

Когда забрызганный листок попал наконец в руки Стемнина, он прочел:

Дождь горстями метал в окно холодную воду, непогода наступала на университетские сады и аллеи, переправляясь через реку прозрачными полками ледяной конницы. Казалось, эти горсти сильных капель – какой-то знак, вызов Стемнину, уставившемуся в светлое незримое. Но какой знак, куда вызов – этого он понять не мог, хотя все равно было хорошо.

Огромный красный зонт Елизаветы Дмитриевны сох на полу, занимая добрую половину маленькой комнаты.

– Такого свинарника даже у свиней нет, – ворчала Елизавета Дмитриевна, стоя посреди комнаты в лимонно-желтых хозяйственных перчатках. – Что ты за человек, Илья! Как женится – пожалуйте к психиатру, развелся – к ассенизатору.

– Не бузи! Форточки в доме всегда открыты, по улице машины непрерывно ездят, ясно, что в доме будет пыль, – отвечал Стемнин, делавший накануне генеральную уборку.

– Привезла вот тебе специальную тряпочку, она нарочно разработана от пыли.

– Зачем мне еще тряпочка?

– Мягкая и приятная. Не то что это недоразумение в клеточку. Даже думать не хочу, чем это было, пока не стало тряпкой.

– Оно было мне очень близко. Ближе, чем рубаха. Гораздо.