«Померещилось?» – спросил я себя. Но нет – из-за ствола сосны показалась человеческая фигура, пригнувшаяся к земле. Человек медленным шагом двинулся в сторону стоянки. В руке он держал лук с натянутой тетивой.
Стараясь не выдать себя, под буркой я ткнул под ребра Остаха, смотрящего в другую сторону. Тому не пришлось долго приглядываться. Человека с луком он увидел тотчас и хищно осклабился, едва заметно кивнув. Видимо, до конца не был уверен в своих подозрениях.
– А теперь… – горячо зашептал он мне на грани слышимости, – слушай сюда, парень… Сейчас мы долго будем лежать. Может, долго-долго лежать. Смотреть и слушать. Появится кто перед самым носом – лежи, как лежишь. Когда начнется потеха – лежи камнем. И молчи, – оборвал он мои вопросы, – это не игра.
Лежали мы, надо сказать, не очень удобно. Воняло дерьмом, прогалина походной поляны была видна едва-едва. Обострившийся слух различал журчание реки, скрадывавшее звуки. Постепенно начали затекать руки. Потом заныла шея. Поясница. Спина. Нестерпимо захотелось переставить локти с впечатавшимся в кожу сучком. Зачесался нос. Проснувшаяся не к месту букашка заползла под рубаху, начав путешествие вдоль позвоночника…
Я продолжал смотреть за фигурой лучника, что оказалось не просто. Замирая, он растворялся в предрассветных сумерках, теряясь за стволами деревьев, и лишь дальнейшее продвижение помогало вновь его обнаружить. Краем глаза я наблюдал и за своим воспитателем. Лицо Остаха – в последнее время все больше озабоченное и нахмуренное – разительно изменилось. Черты заострились, губы сжались в тонкую полоску. Создавалось ощущение, что и уши у него сейчас стоят торчком – словно охотничья собака встала на след.
Заметив мой взгляд, Остах едва заметно кивнул головой, указывая направление, куда стоит взглянуть.
«Мать честная!..»
У дерева стояли сразу трое лучников. А за ними виднелись еще фигуры. Видимо, мы лежали на самом фланге нападающих – а таинственные незнакомцы, несомненно, были нападающими, кем же им еще быть? – так как близкая речка не позволяла им растянуть цепь стрелков дальше. Увиденный мной лучник был крайним в цепи.
И тут произошло сразу множество событий. «Своего» лучника я теперь видел сбоку и со спины, почти на грани зрения. Он подобрался к краю прогалины и замер.
Неожиданно среди хора распевшихся утренних пичуг прозвучало уханье совы, резанув по уху.
– Ради Матери Предков, парень, лежи камнем!.. – прохрипел Остах, стиснув рукой шею.
«Больно, черт ты старый!»
На лучника, который, услышав сигнал, вскинул лук, с дерева упало темное пятно. Остах перестал придавливать меня к земле и только шипел яростным шепотом:
– Живьем, Барат, живьем!.. – Остах скреб пальцами по прошлогодней листве. – Вот сучонок, пайгальское семя, опять на верхотуру забрался! Медузу тебе в мошонку, что творишь! Как глотку режешь, недоношенный!.. – Остах закусил губу, чтоб не заорать.
«Эк моего воспитателя разбирает! Ему самому ножом помахать охота, да я мешаю».
Фигура тем временем, встав во весь рост, подняла руку с коротким клинком, и – «Дор-рррча! Дор-рррча!!!» – раздался боевой клич.
От громкого вопля все лесные певцы мигом замолчали. На мгновенье упала тишина, в которой слышались щелчки спускаемых тетив. А потом звуки посыпались лавиной – вопли, крики, проклятия, ржание лошадей.
– К оружию!
– К бою!
– Дорча! Дорча! – заухало недалеко.
– Лежи камнем! – уже не скрываясь, бросил мне в лицо Остах. И, вскочив, побежал к Барату.
Сердце билось так, что кровь прилила к голове, в висках бухало молотом, закладывая уши. А в голове дурацким хороводом металась по кругу одна и та же мысль: «Убежал и даже ножа не оставил… И даже ножа не оставил…» – и глупая обида на оставившего меня одного дядьку.