Чтобы было понятно, насколько неотвратимой становилась дуэль после эпиграммы Толстого, приводим ее текст (по книге С. Л. Толстого «Федор Толстой-Американец», М., 1990):

Второй частью загадки Лацису заняться не привелось, но имя сплетника чуть позже разгадал А. Н. Барков (см. «Прогулки с Евгением Онегиным», Тернопiль, 1998; а также: А. Барков и В. Козаровецкий, «Кто написал “Евгения Онегина”», М., 2009). Но особенно хочется подчеркнуть заслугу Лациса, разгадавшего, что это была «двухходовка», свидетельствовавшая о степени ненависти к Пушкину клеветника – поэта Павла Катенина. «Зависть к чужой славе, оскорбленное самолюбие… – все угадал Лацис, как и то, что «озлобленность соразмеряется не столько с поводом, сколько с характером завистника». Так, уже после смерти, два замечательных пушкиниста поддержали друг друга и сделали эту историю, вызывавшую недоумение пушкинистов, прозрачной.

Это прозвище Аракчеева Пушкин использовал в «Гавриилиаде». (См. главу «Поэма в мистическом роде» в книге: В. Козаровецкий. Тайна Пушкина. М.: Алгоритм, 2012.)

Впоследствии Лацис внес уточнение: вместо «забывая» – «добывая»; см. в настоящем издании – «Восстановление Десятой главы».

Догадки Лациса о том, кто имелся в виду в этой обличительной «оде» под образом Мазепы, имеют право на существование, но об истинном содержании поэмы «Полтава» и пушкинском отношении к Мазепе как историческому лицу сегодня следует судить по соответствующим главам упомянутых книг «Прогулки с Евгением Онегиным» или «Кто написал „Евгения Онегина“».

Сегодня, после третьего издания книги академика Н. Я. Петракова – теперь она вышла под названием «Пушкин целился в царя» (М.: Алгоритм, 2013) – непричастность Гагарина и Долгорукова к созданию и рассылке «пасквиля» можно считать установленной окончательно.

Сегодня, когда нам уже известно имя автора «пасквиля» (см. упомянутую книгу Петракова «Пушкин целился в царя»), без труда объясняется и происхождение эпиграммы «На выздоровление Лукулла», которая была отсроченной местью руководителю цензурного ведомства Уварову за вырезанные им строки в поэме Пушкина «Анджело». Что же до записи в дневнике Пушкина, то она была мгновенной реакцией на это цензурное изъятие и свидетельством того, что эпиграмма уже задумана. Об этом, например, писал А. Биргер в своей заметке об «Анджело» «Милость и жертва».