– Яся, тебе нужен выходной, – с сочувствием вздыхает Гарик. – И сладкое какао с шоколадкой. Принести? У меня запись только на шесть.

Умиленно улыбаюсь, глядя на добродушного бородача, и немного расслабляюсь:

– Как же Рите с тобой повезло.

– Когда у нее ПМС, шоколадки не помогают. Я просто бросаю в нее своей картой и молчу три дня, чтобы минимизировать возможный ущерб. Сейчас еще Ника подрастет, и мне, наверное, понадобится вторая карта.

– Ей ведь скоро одиннадцать, да?

– Угу. В следующем месяце.

– Надо бы поставить тебе там пару выходных.

– Да, спасибо.

Слышится тихий звук открывающейся двери, и мы с Гариком разворачиваемся. Ярослав выглядывает в коридор, а я опускаю руку на крепкое плечо барбера в поисках опоры. Наверное, стоит передать пока стажера в руки кому-то более вменяемому.

– Гар, покажи, пожалуйста, Ярославу комнату отдыха. И давайте… чаю попьем, что ли. Думаю, нам всем не помешает перерыв.

– Отличная идея, – с энтузиазмом подхватывает Гарик. – Идем, пацан!

Уже через пару часов Ярослав и Гарик больше напоминают добрых друзей, чем незнакомцев. Они быстро находят темы для разговоров и общих знакомых, забавные истории с участием которых принимаются обсуждать. Я же сижу за администраторской стойкой и смотрю через стекло на проносящихся туда-сюда прохожих, покачиваясь под тихую лаундж-музыку, звучащую из колонки, что стоит за мойкой. В «Синей Бороде» нечасто выпадали такие спокойные дни. Проходимость обычно была бешеной, а запись такой плотной, что о чае и обеде оставалось лишь мечтать. Мне не хватает этого темпа. Не хватает определенности и привычной суеты трудовых будней, после которых я возвращалась домой и забиралась Сереже под крылышко, чтобы посмотреть наше любимое позорное шоу. Десять лет отношений, из которых семь лет брака, – это почти половина моей осознанной жизни. Половина, которую я разделила с другим человеком. Сколько же времени мне потребуется, чтобы привыкнуть к новому порядку вещей? Смогу ли я вообще привыкнуть или так и продолжу сравнивать каждый свой шаг или мысль с замужней Ясминой?

За окном мелькает тень, и на пороге студии появляется мужчина с ребенком на руках. Девочка лет четырех или пяти жмется к его груди, а он критически осматривается.

– Уши прокалываете? – спрашивает мужчина.

– Здравствуйте, – произношу я, слезая с высокого стула. – Да. Что вас интересует: игла, пистолет?

– Не знаю.

– Какую часть уха вы хотите проколоть?

– Мочки, – недовольно отвечает он.

– Обе?

– Вы издеваетесь?

– Нет, – говорю так же спокойно и вежливо. – Вы уже делали пирсинг?

– При чем здесь я? Уши надо дочери проколоть!

Смотрю на малышку, притихшую из-за резкого тона отца, а после возвращаю внимание мужчине.

– Детям пирсинг делаем только с десяти лет с разрешения обоих родителей и при желании самого ребенка.

– Что за бред?

– Правила.

– Идиотские правила. Я ее родитель, и я здесь.

– Девочке явно меньше десяти. Извините, но мы не сможем предоставить вам эту услугу.

– Вы серьезно?

– Более чем.

– Дурдом! – закатывает глаза мужчина и уходит, взбешенно толкнув дверь.

Забираюсь обратно на стул и краем уха слышу приближающиеся шаги. Ярослав опускает локти на стойку, и я приподнимаю подбородок. Лучи вечернего солнца, пробивающиеся сквозь стекла, играют бликами и тенями на мужественном лице, а в зеленых глазах так и читается – я знаю немало, но хочу знать еще больше.

– Впервые слышу о таком правиле, – говорит он.

– Я сама его придумала.

– Да? Почему?

– Потому что это насилие. Родители чаще всего запрещают детям эксперименты с внешностью, когда им действительно этого хочется, но отчего-то считают нормальным принимать такие решения без ведома ребенка. Я же считаю, что это неправильно.