– Сообщили, что двое полицейских убиты, – сказал он.

– Ты же знал, что я не убита, – ответила я, стараясь говорить ровно.

– Я знаю, что ощутил бы истекающую из тебя энергию, если бы ты погибла. Но ты очень хорошо ставишь щиты, Анита. Иногда так хорошо, что мне страшно – я тебя совсем не чувствую.

Этого я не знала.

– Извини, если тебе неприятно, но нельзя, чтобы вы были в курсе идущего следствия.

– Я знаю, но все равно, я… блин, Анита, мне страшно.

Когда он к нам пришел впервые, он не ругался, но подхватил у меня. А может, отношения со мной любого доведут до ругательств?

– Мне очень жаль, Синрик, честно, но мне надо идти допрашивать уцелевших вампиров.

– Я знаю, тебе надо работать, раскрывать преступление.

– Ага.

– Когда ты будешь дома?

– Не знаю; здесь жуткий бардак, так что затянется на дольше.

– Ты поосторожнее, – сказал он, и снова голос прозвучал неуверенно, почти по-детски.

– Насколько это возможно.

– Я сам знаю, что тебе нужно работать! – Голос прозвучал обиженно.

– Синрик, мне пора.

– Хотя бы не называй меня так. Ты знаешь, что я не люблю этого имени.

Интонация преувеличенно жесткая и все еще напуганная.

Я проглотила слюну, перевела дыхание и ответила:

– Син, мне пора.

Неудовольствия в голосе мне скрыть не удалось. Мне очень неприятно, что он хочет называться Син как сокращение от Синрик. Что единственный в моей постели юнец хочет, чтобы его называли «грех»[2], втирало соль в раны моей самооценки.

– Спасибо. Увидимся, когда приедешь.

– Это может быть уже после рассвета.

– Так разбудишь меня.

Мне пришлось посчитать до десяти, чтобы на него не гавкнуть, но это из-за моей собственной неловкости, а не из-за него. Он так молод, что еще не приобрел навыков взаимодействия со мной, когда в меня стреляют. Да черт побери, некоторые мужчины, на много десятков лет его старше, тоже с моей работой не очень уживаются.

– Лучше ты поспи.

– Разбуди.

На этот раз его голос прозвучал старше – отголосок того, что будет, может быть, через пару-тройку лет. В этом слове было требование, почти приказ. Я тут же подавила свою рефлекторную на это реакцию. Я взрослая, и вести себя должна по-взрослому.

– Будь по-твоему, – сказала я.

– А теперь ты злишься, – сказал он, и голос прозвучал угрюмо, на грани собственной злости.

– Синрик – Син то есть, – не хочу ссориться, но мне пора.

– Люблю тебя, Анита.

И так это было смело, так открыто, так… а, блин.

– И я тебя, – сказала я, но не была уверена, что это правда. И даже знала, что нет. Он мне дорог, но я не люблю его так, как Жан-Клода, или Мику, или Натэниела, или… Но я сказала эти слова, потому что когда тебе так говорят, полагается ответить тем же. Или я слишком труслива и не могу допустить, чтобы между нами повисло молчание. Когда Син сказал, что меня любит, я дала единственный возможный ответ: – Я тебя тоже, Син, но мне правда пора.

Но телефон уже был у Мики:

– Анита, все о’кей, иди. Я тут присмотрю.

– Черт, Мика, мне надо думать о здешней игре, я не могу… как он там?

– Раскрывай преступление, лови бандитов, делай свою работу. А мы с Натэниелом присмотрим за Сином.

– Я тебя люблю, – сказала я, и на этот раз искренне.

Я просто видела его улыбку, когда он ответил:

– Я знаю. И люблю тебя еще больше.

– А я так, что больше не бывает, – улыбнулась я в ответ.

Прозвучал голос Натэниела – Мика поднес ему телефон:

– А я тебя люблю больше самого большего.

Телефон я выключила в слезах. Как же я люблю Натэниела и Мику, как сильно! И в этом нет греха. Мы делаем друг друга счастливыми. Синрику нужен был бы кто-то, любящий его так, как я их люблю. Как я люблю Жан-Клода. Да черт с ним, как я люблю Ашера, или Никки, или даже Джейсона. Он не должен был соглашаться на компромисс отношений, дающих ему отличный секс и даже своего рода любовь, но вряд ли я когда-нибудь буду