Ответила я спокойным голосом, буднично, прямо в это покрасневшее лицо. Говорила мирно, поскольку не хотела давать пищу его гневу и не хотела усиливать искушение сделать его гнев своей пищей. Оба убитых сотрудника были его людьми. У него было право злиться, и я знала, что пока он на меня орет, ему удается справляться с горем. Люди на многое способны, чтобы сдержать первый приступ истинного, наизнанку выворачивающего горя, потому что как только ты его почувствуешь, оно тебя уже не оставит до окончания процесса. А стадий у этого процесса пять. Первая – отрицание. Когда видишь у своих ног мертвые тела, эту стадию пропускаешь почти незаметно, но не всегда к следующей стадии переходишь по порядку: горе – это не строгая последовательность этапов. Можно через стадии перескакивать, можно застрять в той или иной точке, и даже возвращаться к стадиям, которые уже закончены. Горе не упорядочено, оно спутано, грязно и очень противно. Биллингсу хотелось на кого-нибудь наорать, и я тут пришлась к месту. Ничего личного, я это понимала. Вот я и слушала его рев и пропускала мимо ушей, за спину. Не вдумываясь и не воспринимая лично. Слишком много мне орали в лицо за годы работы, когда близкие валялись на земле мертвыми. Нам хочется отомстить, будто от этого станет лучше.

Иногда становится, иногда нет.

– Я закончу работу, Биллингс. Только сначала надо убрать задержанных.

– Слыхал я, что вы размякли. Похоже на правду.

Я приподняла бровь в его адрес.

Зебровски отошел от полисменов в форме, которых инструктировал, чтобы они охраняли вампиров. Здесь он был старшим по званию представителем РГРПС.

– Биллингс! – окликнул он его почти жизнерадостно, – Анита пристрелила трех вампиров, когда они стреляли в нас. Я в одном поучаствовал, но смертельные выстрелы во всех троих сделала она. Куда уж жестче ей быть?

Лицо его было открыто и дружелюбно, и голос тоже. Он знал, каково терять своих людей.

Биллингс обернулся к нему – ему любая мишень годилась.

– Пусть она закончит эту чертову работу!

– Она закончит, – ответил Зебровски, делая рукой успокаивающий жест. – Закончит, как только мы тут немножко разгребем толпу.

– Ну нет! – Биллингс ткнул пальцем в сторону скованных вампиров. – Пусть посмотрят, что с их дружками станется. Пусть знают, что их ждет! Пусть видят! Пусть, мать их так, видят, что будет с ними, с гадами, со всеми и с каждым! Чтоб знали гадские кровососы: копов в Сент-Луисе убивать нельзя! В нашем городе – нельзя! За это они сдохнут к хренам, и пусть Блейк сделает свою гадскую работу и покажет этим сукам, что их ждет впереди!

Последние слова он выкрикивал, нагнувшись к самому лицу Зебровски, так что даже очки ему слюной забрызгал.

– Пошли, Рей, выйдем пройдемся.

Зебровски взял его за руку, попытался отвести от мертвых вампиров и от меня.

Биллингс (которого, видимо, звали Рей) выдернул руку и подобрался к закованным коленопреклоненным вампирам. Они среагировали как люди – отшатнулись, на лицах страх. Господи, они все так недавно умерли, что лица еще остались человеческими.

Один из охранявших группу полицейских в форме встал перед ним – несколько неуверенно, но выполнил свой долг.

– Лейтенант…

Биллингс оттолкнул его так, что тот отлетел на два шага и чуть не упал. Рука его легла на рукоять дубинки, но бить лейтенанта он не мог. А разница в пять дюймов роста и добрых полсотни фунтов веса в пользу Биллингса не оставляла полисмену шансов – при невозможности применения спецсредств. Блин.

Биллингс ухватил ближайшего задержанного здоровенными руками и вздернул на ноги. Это был один из подростков, и Биллингс не больше верил в то, что это ребенок, нежели я.