Мои вполне реалистические эскизы на тему Монреаля какое-то время не принимались, пока я не плюнула и не предложила другую трактовку – полуабстрактную, философскую, с метафизическими элементами, свойственную моему стилю. Ни при каких обстоятельствах во времена соцреализма такая вещь не получила бы одобрения Союза художников. Каково же было мое удивление, когда на очередном совете этот эскиз сорвал аплодисменты. Впоследствии, на горизонтальном шестиметровом холсте, в очень условной манере, в мареве почти акварельных, полупрозрачных слоев я изобразила город-остров, окруженный водой, с намеком на гору и крест – мегаполис, где всякое происходит и в небе, и на воде…

Автор в мастерской у своей картины «Монреаль – островной город», Канада

«Такая трактовка устроит всех! – решил совет. – Монреаль – многонациональное сообщество с различными традициями и вероисповеданиями, и такая интерпретация никого не обидит. Это прекрасное решение – и художественное, и политическое».

Больше всего такая трактовка устроила меня. В живописи моей натуре необходимо было преодолеть зависимость от реального в пользу абстрактного, цветового обобщения, сведенного к самой сути предмета.

Однажды из Москвы приехал знакомый искусствовед, и я повела его в отель посмотреть в конференц-зале мою работу. Там вовсю шла подготовка к шахматному турниру. Узнав, что я автор, организаторы тут же подрядили меня принять участие в открытии на следующий день. Ну что я могла им рассказать? Сказала, что, как художник, я не обязана играть в шахматы! С этим они, похоже, согласились, но попросили рассказать, что изображено на картине. Они хорошо приняли нетрадиционный подход, который оставляет место для интерпретации.

Утаила я от шахматистов, что, несмотря на школьную неспособность к точным наукам, лет в двадцать пять я неожиданно научилась играть в шахматы. В этой игре существует стратегия, которая включает интуицию и способность лучше видеть целиком всю картину. Игра почему-то возвращала меня к детской мечте стать следователем. Единственной проблемой было, что в процессе, осознав ошибку, я пыталась во что бы то ни стало «переходить». В то мое «шахматное» время я преподавала в краснопресненской художественной школе, и, хотя это был мужской коллектив, среди всех мужчин нашелся только один – Виталий Комар, который разрешал мне возвращать ходы. Однажды, написав автопортрет в виде шахматной королевы на фоне грозового неба, я оставила шахматы навсегда. В отличие от других игр, я слишком болезненно относилась к этим проигрышам! Вот как-то так, все одно к одному – и шахматы, и живопись, и мирное сосуществование всех общин Монреаля, и за мир против войны от Джона Леннона и Йоко Оно.

Несмотря на мирные усилия, трения между франкофонами и англофонами существуют. Время от времени первые хотят отделиться от Канады, проводят и проигрывают референдумы, после чего все на время затихает и идет своим чередом… Кроме языка, конечно, который всегда остается камнем преткновения! Есть даже закон: все публичные тексты, от названия магазинов до состава ингредиентов пиццы, пишутся на двух языках – французском и английском, причем размер английских букв не должен превышать одной трети размера французского шрифта. Попробуй-ка разобрать инструкцию, например, по спасению утопающего, который десять раз утопнет за это время. Лично нас это коснулось, когда пришла пора определять детей в школу. Оказалось, что свободного выбора мы, увы, лишены. Дети французские и дети приезжих автоматически приписывались к французской системе образования. Мы были возмущены, но в долгосрочной перспективе это оказалось нам на руку: французский язык выучить намного сложней, чем английский, поэтому на выходе мы получили удовлетворительно трехъязычных детей. Кроме всех благ Монреаля, здесь добавился еще один сезон – восхитительная осень немыслимых, каких-то несуществующих в палитре цветов, большие старые и толстые деревья, которые роняли под ноги листву – ходи и шелести, сколько душе угодно!