– Грязная шлюха! – выплюнул брат, вскакивая на ноги.

Похоже, он не на шутку перепугался, оказавшись в кольце ее рук, в своеобразной ловушке, и теперь отходил единственно доступным для него образом – через брань и бутылку. Бутылку, кстати, пустую, он запустил через комнату прямо в камин, где, разлетевшись осколками, она затушила чуть теплящийся огонь.

Соланж вздрогнула, но взяла себя в руки: знала, что разговор легким не будет. Как и любой разговор с ее братом...

Особенно о деньгах.

– Можешь звать меня, как угодно, – спокойно сказала она, – но я хочу получить свои деньги.

– Твои деньги? – Брат поперхнулся. – У тебя нет своих денег. Все твое – наше. Окстись, дорогая сестрица!

– Пятьдесят фунтов, – не стала ни возражать, ни спорить Соланж. – Я хочу пятьдесят фунтов! Не так уж много, если подумать, учитывая к тому же, что деньги все же мои.

– Да ты совсем обнаглела, – брызнул слюной от возмущения брат. – На кой тебе пятьдесят фунтов, скажи? Мы с отцом даем тебе все: и красивые платья, и крышу над головой, и питаешься ты не хуже самой королевы.

Соланж усмехнулась:

– Вы даете мне все, в самом деле, Джеймс? – Она сделала шаг в его сторону. – Давай посмотрим правде в лицо: это я обеспечиваю вас всем. Это только благодаря мне вы упиваетесь лучшими винами и спускаете деньги в борделях и за игорным столом! Я заработала каждый пенни, которым ты попрекаешь меня. – Она хлопнула раскрытой ладонью по деревянной столешнице, и ее собеседник подпрыгнул на месте.

– Т-ты... т-ты... отец все узнает... – заикаясь, пролепетал он. – Я ему расскажу.

– Уж будь добр.

– Он всегда говорил, что ты вся в мамашу, такая же ненормальная.

– Уж если на то пошло, Джеймс, – улыбнулась Соланж, – она и твоя мать не в меньшей степени, чем моя.

Разговоры о матери лишали Соланд душевного равновесия, и без того достаточно зыбкого, и брат, наверное, зная об этом, так или иначе сводил любой разговор к этой теме. Но обычно ограничивался полунамеками и многозначительным взглядом, сегодня же, одурманенный алкоголем и самой мыслью расстаться с деньгами, прибранными к рукам, заговорил по-другому.

– Я хотя бы не шлюхин ублюдок, дорогая сестрица, и рожден в браке, как доброму христианину и надлежит. Ты же... проклятый выродок... Лучше бы умерла от чумы в первые месяцы своей жизни, чем выросла в ЭТО. – Он окинул ее неприязненным взглядом. – Стала ЭТИМ. Одному Богу известно, кем был твой папаша... Ядовитым тарантулом-людоедом? – брат насмешливо хохотнул, заметив ее опрокинутое лицо.

Соланж догадывалась, конечно, что с ее рождением связана некая грязная тайна, но понятия не имела, что брат станет тыкать ей этим в лицо. К тому же надеялась по наивности, что просто-напросто появилась на свет до оглашения и помолвки родителей, такое часто случалось, но что первый муж матери вовсе не был ей мужем – слышала в первый раз.

– Так ты действительно ни о чем не догадывалась? – ни на йоту не сжалился над ней брат. – Вот ведь сюрприз, ну, скажи? Папашка сжалился над твоей блудливой мамашей и взял за себя вместе с ублюдком...

– Он сжалился не над моей, а над НАШЕЙ матерью, Джеймс, – сквозь зубы поправила его девушка. – Ты как-то странно забываешь об этом.

Лицо брата перекосило от злобы, когда он выдал в сердцах:

– Ну прости, что никогда не считал эту женщину своей матерью, дорогая сестрица. Она ведь только с тобой и носилась! Тебе угождала. «Соланж такая несчастная, бедная девочка. Я нужна ей особенно сильно!» – передразнил он слова своей матери. – Думаешь, мне не нужна была мать? Думаешь, я не нуждался в любви и заботе? Однако, носилась она только с тобой.