Ломая встречное течение, я шумно двинулся в сторону своего омутка под ивовым кустом. Вышел из воды, сел на теплую траву и закурил, стараясь не глядеть туда, где, шурша прибрежной галькой, одевалась Светлана. Потом там смолкло. Я докурил сигарету и еще минут десять сидел в каком-то знойном оцепенении, ничего не видя и ничего, кажется, не слыша вокруг.

– Андрей, – донесся негромкий, нежно повелевающий голос Светланы, – ты будешь еще купаться или пойдем?

Я посмотрел на девушку. Одетая, она стояла у черной, точно огромный высушенный осьминог, коряги и ощупывала слегка парусящиеся от ветерка мужские рубахи.

– Высохли? – спросил я зачем-то и, не дожидаясь ответа, засобирался. – Ну, тогда пойдем.

Мы свернули на тропинку, нырнув в зеленую прохладу бора. Мощные сосны шли вперемежку с кряжистыми, могучими березами. Светлана шлепала ладошкой почти по каждому встречному дереву, будто здороваясь с ним.

Вверху, над лесом, плескались мягкие, глухие, как мне показалось, звуки старинного вальса. Я остановился, прислушиваясь. Где-то играл духовой оркестр.

– Ты слышишь музыку? – спросил я Светлану.

– Это к дедушке небось пионеры-шефы из Челюкина пришли.

Пестрый отряд подростков, сверкающий, будто оружием, медью духовых труб, подковкой оцепил поляну перед избой лесника. Крохотное племя туземцев, которым верховодил седобородый вождь. Когда мы подошли ближе, музыка смолкла, вождь, то бишь Семен Емедьянович, повернулся к нам и радостно-извинительно развел руками.

– А я вот загулял… Гости пожаловали, – сказал он мне, словно оправдываясь… – Знакомьтесь, это мои шефы…

К нам подошла востроглазая девушка с круглым сметанно-белым лицом.

– Это Ксюша. Ксения Ивановна, пионервожатая, – представил ее Семен Емельянович, и я пожал маленькую пухлую ладонь, заглянув в улыбающееся лицо девушки. – Она же фельдшерица. Медпунктом заведует. Частенько бегаем друг к дружке на свидания. То я к ней уколоться, то она ко мне – уколоть…

– Андрей, – дослушав старика, кивнул я девушке, которая, судя по морщинкам у глаз и тонко наведенным бровям, показалась ровесницей мне.

Она подала руку и быстро отошла к ребятишкам, выкрикивая на ходу какие-то команды. Их было человек двадцать, но лишь некоторые держали в руках духовые инструменты: две трубы, два кларнета, огромную медную улитку-бас и барабан… Ребятишки живо составили инструменты к стволу старого ширококронного дуба, и сами расселись полукругом здесь же, в тенечке на траве. На дубовом столе, за которым мы отобедали часа три тому назад, торчал из голубого горшочка букет крупных лесных ромашек. Пионервожатая в широком, скрывающем все рельефы быстрого тела, алом платье, точно яркая бабочка, порхала вдоль зеленой поляны, усаживая ребятишек. Семена Емельяновича и Анастасию Семеновну пригласила за стол, а сама притулилась возле них на уголке. Светлана и я разместились под деревом, уразумев, что в предстоящем мероприятии нам отведена роль зрителей. Когда все притихли, Ксения Ивановна поднялась из-за стола и начала рассказывать о шефских делах своего отряда, сыпала цифрами и фактами, называла, сколько сколочено скворечников, сколько огорожено муравейников, сколько гектаров молодых саженцев прополото…

– И если раньше при встречах Семен Емельянович рассказывал вам о лесе, его обитателях, об их защите, то сегодня мы попросим его вспомнить свою боевую молодость. Семен Емельянович – участник двух войн… Впрочем, предоставим ему слово, – с подъемом кончила речь пионервожатая и села, а вместо нее над столом возвысилась глыбистая фигура старика.

По случаю встречи наспех нацепленные неровными рядами медали и ордена, как желто-красные осенние листья, нарядно облепили его грудь. Семен Емельянович был в строгом, хотя и стареньком, черном костюме, который молодил и стеснял его. Широкими своими, тяжелыми ладонями он поглаживал дубовые доски стола, смущаясь от двух десятков нацелившихся на него пар глаз.