Мы с Милой легко могли бы перекинуться через борт лодки и доплыть до берега.

Это был огромный остров. Достаточно большой, чтобы мы могли раствориться в нем и слиться с людьми. Но, в следующее мгновение, матросы оказались на палубе, проносясь вокруг нас, как саранча в солнечный сезон.

Этот проклятый Отрок быстро подошел к нам, так близко, что я почувствовала запах чернил, которыми были испачканы кончики его пальцев.

Прежде, чем первый из матросов успел высадить свои ботинки на деревянную гребную лодку, Каспар вместе с пятью стражниками вывел нас с судна.

Нас повели вниз, по пирсу, где ждала темная карета, окутанная в последние тени, цепляющиеся за ранний рассвет.

Нас впихнули в нее, не слишком любезно.

Густой воздух кареты пах разлитыми чернилами и несвежим табаком, и именно так она выглядела снаружи, с облупившейся краской и треснувшими пыльными окнами.

Тени скрыли нас в карете. Я подозревала, что мы и должны были двигаться вместе с последней тенью, мчась вверх по высокому холму, к дворцу, откуда открывался вид на мир.

Я раскачивалась вместе с каретой, чувствуя тепло всех, кто находился внутри, на моей влажной коже. Худший вид пота. Пот, от которого ты одновременно холодная и липкая, твое сердце бьется как барабан, а уши не могут быстро расслышать слова, когда кто-то говорит.

Дыхание стало для меня еще одной битвой, и от нескольких слоев моей мягкой юбки, цвета известковой глины, мои ноги стали липкими еще до того, как я села в карету.

Мои руки были невыносимо холодными и колючими. Мои подмышки начали потеть. Даже кожа на голове начала чесаться от того, что все мои волосы были заплетены в ужасно небрежную косу.

Если Каспар считал, что это «уместно», я не возлагала больших надежд на платья на этом острове. Даже Мила выглядела того же оттенка, что и ее болезненно-зеленое платье. Хотя, возможно, именно в такой ситуации мы оказались. Мне следует уделять больше внимания. Мила так крепко сжимала мое запястье, что, если бы не обжигающий взгляд Отрока, смотрящего на меня, или любопытные и испуганные взгляды встревоженных стражников, и, если бы я не была в оцепенении от собственного страха, я могла бы вскрикнуть или наброситься на нее.

Вместо этого, я подавила жестокие порывы Чудовища и позволила Миле крепко держать меня в качестве утешения. Я не могла утешить ее иначе. Платье, которое мне подарили, тоже не сильно помогло. До этого дня, корсеты были для меня ужасной историей. Но теперь, я была одета в один.

Путь в гору был столь же неловким и напряженным, сколь и тихим.

Карета наполнилась хриплым дыханием, редким скрипом изношенных сидений, на которых мы корчились, и где-то, во время пути, урчанием моего живота. И это был не гул голода. Это был звук, вызванный чистым страхом, который крепко прижался к моему животу. Чтобы отвлечься, я попыталась отодвинуть изъеденную молью занавеску и выглянуть в окно. Каспар отбил мою руку прежде, чем я успела взять в руки кусок ткани, и покачал головой в молчаливом предупреждении.

С тяжелой насмешкой, я откинулась на спинку сиденья и обвела взглядом противоположную скамейку. Между Каспаром и дверью втиснулись два крепких стражника.

Мое Чудовище выплеснуло кипящую ярость в мои покалывающие руки, пока я изучала одного из стражников.

Ведагор.

Желание вырвать его бороду дрожало у меня в пальцах.

Чувство, очевидно, было взаимным. Его губы скривились, когда он встретился со мной взглядом.

Я, первой, отвела взгляд. Не потому, что я подчинялась, я знала в каком положении я нахожусь и оно было прискорбным. Мне не нужно наживать новых врагов – одного Бога было достаточно.