– 

Детки встаем, встаем, встаем,– замурлыкал “педагог”.

– 

Будет у нас тут чемпион,

Кто чемпиону поможет дойти,

Кто ему будет поддержкой в пути?

Кто за него потеряет мечту?

Кто разобьется совсем на лету?

Кто никогда не вернется назад?

Кто чемпиону помочь будет рад?

Он тыкал пальцами в одного, другого, третьего школьника и повторял нараспев:

– 

Ты, ты, ты и ты…

Дети поднимались, вставая у парт:

– 

Танцуйте, танцуйте! Чемпиона балуйте!– понукал поднятых Пряничный человечек.

Улыбка его перестала быть застенчивой и милой, виднелся хищный недобрый оскал. Глаза горели. Он щелкнул раз пальцами и исчез первый, кого поднял. Еще раз – второй. Снова – третий.

– В чем же вина? В чем же беда?– снова и снова по щелчку пальцев исчезали дети.– Знать не дано будет вам никогда!

Песенка на весёленький мотивчик загоняла душу во все больший хаос, а певец продолжал щелкать пальцами. И один за другим люди вокруг Ивана пропадали.

– Нет подарков без отдарков,– вдруг визгливо расхохотался “учитель”, еще раз щелкнул пальцем и исчез.

Ваня выскочил из сна, задыхаясь. Сердце колотилось под самым горлом, а тело не двигалось. Молодой человек не имел представления, как выглядят панические атаки, но то, что он ощущал могло бы быть ею. Вокруг была тишина, темнота, пустота. За окнами настолько черно, что непонятно, где сами окна. Незряче моргал, пытаясь найти хоть какой-то источник света и жизни.

– Я не знаю, не надо!– торопливый шепот будто из ниоткуда.– Не надо! Я не хочу!

Ваньке померещилось, что это его душа нашептывает что-то во мраке, и будто дьявол-искуситель зазвучал другим шепотом, более низким, более гладким.

– Ну, ты чего! Хорошо же будет, всегда бывает хорошо! Всем всегда нравится. Тебе тоже понравится! Давай!

Непонятное шебуршание, то ли толчки, то ли шаги, шорохи, охи, вздохи. Скрип половиц. Невнятное бормотание.

Я ничего не понимаю, ничего не умею,– оправдывалась и отказывалась Ванина душа.

Глупенькая,– второй шепот, явно с нотками близкой победы.– Ничего и не надо понимать. И знать. Доверься. Я все знаю и все понимаю.

Снова шорохи, движения, которые не видны, но слышны. В соседней комнате двигается мебель. Все это Иван слышит через приоткрытую для Мао дверь. Он уже и умом понимает, что нет никакого дьявола, а в роли его души сомневающаяся Лютик. И вполне догадывается, что происходит за стенкой. Вот только не понимает, надо ли остановить происходящее. Наверное, зачем? Сама же привела парня. Да и не кричит, а шепчет, стало быть не хочет, чтобы Ванька проснулся и пришел на помощь.

Лежит, невольно вслушивается в скрипы и бормотания двоих. Шуршание ткани. Поцелуи. Шумные дыхания.

– Что мне делать?– Люсе, слышно в шепоте, что непонятно и страшно.

– Просто лежи, сейчас, сейчас,– бормочет мужской голос.

– У меня раньше никогда,– и осекается.

– Это ничего, ладно,– в ответ.

А потом все просто. В общаге такого наслушаешься за год, ничего особенного. И мальчишки друг другу рассказывают, как было прикольно. А если вдруг что-то наедине, да без хвастовства, выходило, больше страшно: не напортачить бы, да и чтобы, ну, не подвело, а то потом по всему училищу еще разнесет, как ты оказался слабаком.

Ваньке вот тоже было страшно, так что он воздерживался от явных и тайных предложений студенток из групп постарше, хоть они и бывали. В некотором смысле Иван стал знаменитостью, когда под внимательным взглядом преподавателя по вокалу их училища вдруг смог забраться внизу настолько глубоко, что сам удивился.

Голос у него был теноровый, да еще и молодой тенор, поэтому упасть до ля большой октавы казалось невозможным, а он смог. Взял, вытянул. Педагог уважительно посмотрела и произнесла: