– Вы у меня молодцы, – Надя вздохнула, в задумчивости поглаживая своих младших, сидевших рядышком, по головам. – Не представляю… вы в свои тринадцать стоите смены и выгоняете норму за нормой…

– Не надо об этом думать, – произнёс мальчик. – А то будет, как с сороконожкой…

– Когда у неё спросили, как она умудряется передвигать ноги? – тихо спросила Маша.

– Ну да… – кивнул Гриша. – Работаем и работаем, какая разница, как это получается?

– Тоже верно, – кивнула Надежда. – Завтра мы идём в кино, нам билеты выдали в заводоуправлении.

– Кино так кино, – согласилась Маша. – Я не против.

Надя заметила, что жизнь будто бы проходила мимо, ведь они втроём замкнулись на простом цикле: работа-сон-столовая. И всё… Зачастую даже не уходя домой, оставаясь в цеху. С трудом до них могла достучаться Берггольц, почти не воспринимались уже и сводки. Это, безусловно, заметили и старшие товарищи, практически принудительно послав всех троих в кинотеатр.

Хорошей новостью стали трамваи. До сих пор, практически живя на заводе, Самойловы даже не заметили, что теперь домой можно доехать. В этот день их ждало кино… В очередной раз кинотеатр принимал семью. И фильм, полный песен и уверенности в победе, оказался чем-то очень важным. Смутно знакомые песни проникали словно в самую душу, заставляя встряхнуться.

– Иди, любимый мой, родной… – тихо напевала Маша по дороге домой, обнимая Гришу.

– Всё будет хорошо, родная, – вздохнул Гриша.

– Скажи, ты помнишь… – девочка взглянула в глаза мальчика. – Когда?

– Прорыв в январе следующего года, – ответил Гриша, решив не говорить о полном снятии Блокады, – всё-таки оставалось полтора года, а их ещё надо было прожить.

Этот сеанс сделал очень хорошее дело – он принёс немного тепла в души тех, кого потом, через года, назовут «Блокадниками». Маша, вставая к станку, напевала песню, да и Гриша нет-нет, но тоже пел во время работы. И хотя сил почти не было, он пел. В цеху появлялись улыбки – робкие, натужные, но они яркими огоньками сверкали среди серой обыденности жизни.

Совершенно неожиданно умерла Лидочка – смешливая неунывающая девчонка, работавшая рядом с Машей. Она очень интересно рассказывала о довоенном Ленинграде, увлекая младших Самойловых этими рассказами. И вот… Лида присела у станка, как-то судорожно вздохнула, затем мягко повалившись на бок.

– Гриша! Гриша! – позвала Маша, подбегая к телу, но она уже всё поняла.

– Лида умерла… – констатировал подросток. – Надо мастера позвать.

Глядя на то, как подруга покидает цех, отправляясь в свой последний путь, Маша… не чувствовала горя. Просто не было в её душе ничего, будто деталь увезли. Мягкая подушка в её душе просто отсекла все эмоции. То же самое происходило и с Надей, да и с Гришей. Правда, с Надей в последнее время было не очень хорошо. Появившееся недомогание девушка проигнорировала, понадеявшись на то, что оно пройдёт само.

Так же Гриша отдавал им свой хлеб, которого как-то неожиданно стало больше, но и Надя втайне подкармливала Машу, потому что Гришу подкармливать было невозможно – он оставлял себе самый минимум, полностью сконцентрировавшись на своей девочке. Надя даже пыталась шутить, заботясь о своих младших, но сил оставалось всё меньше. С каждым днём ей становилось всё тяжелее вставать, всё сложнее работать…

Надя не чувствовала себя заболевшей, разве что уставшей. Резко усилилась апатия, начала чаще болеть голова, но Надежда не считала это важным. Болеть ей было некогда – надо работать. Дистрофия набирала обороты, девушка уже временами видела чёрных мушек перед глазами, когда поднималась с места. Состояние ухудшалось совсем незаметно, но Надя по-прежнему ничего и никому не говорила.