– А надо ли? – спрашиваю. – Сейчас не столько о пиесе говорить станут, сколько о Софье лично и ее разводе…

Женский коллектив уставился на меня с негодованием.

– Императорский театр – это высшее признание!

– Они договаривались о постановке задолго до этого сего прискорбного происшествия!

– Да пусть болтают! Не собираюсь прятаться от общества!

Последнее, безусловно, имеет смысл, и немалый. Чего ради отказываться от заслуг. Уж я-то знаю, насколько тяжел труд переводчика и особенно подобный. И в курсе, что она втихомолку пытается написать что-то свое. Пока не показывает. Боюсь, выйдет у нее после поломанной супружеской жизни нечто трагическое.

– Тебе решать, – говорю, демонстративно разводя руками. – Но мы все будем на премьере.

– Уж обязательно, – поддержала меня Татьяна.

Стеша как раз и пойдет не со мной, а с ней. Моя невенчанная жена до сих пор старательно выдерживает дистанцию. Вся Россия с просвещенной Европой в курсе ее существования, но официально мещанка с графом в одной театральной ложе? Фи. Скандал. Наверное, я все-таки свинья. Детей признал, а ее нет. Давно об этом не задумывался. Жить вполне комфортно и без того. Мне. А ей?

– А можно тебя попросить кое о чем? – спросила Софья тетку.

– Конечно!

– Ты бы не могла рассказать об императрице? Такое… что одним лишь близким ведомо.

– Ну знаешь! – Татьяна вскочила и вышла из столовой, практически маршируя, с прямой спиной, источающей обиду.

Стеша устремилась за ней.

– Деда, ну что я сказала плохого? – жалобно спросила девочка.

Когда мы на людях, Софья зовет меня согласно этикету на «вы» и по имени-отчеству. А вот как сейчас назвала – исключительно наедине. Никогда не поправлял и не возмущался. Наверное, я неправильный старший родич. Не проявляю строгости. Мне приятно, что она бегает излить душу ко мне, а не к Стеше. Про ее родителей уж и не вспоминаю. Мы Софье точно ближе.

– Государыня не любила менять старых, проверенных слуг, – говорю. Не вижу смысла темнить, а объяснить поведение необходимо. – Весь ближний штат при ней трудился много лет. Татьяна не меньше сорока, еще при Анне Иоанновне начинала. Старилась вместе с хозяйкой и считала преданность высшей добродетелью. Она многое знала и, наверное, ближе всех из этого круга была посвящена в личные дела императрицы. Когда Анна умирала, не бегала в поисках нового покровителя, а сидела рядом до самого конца. Не за деньги вытирала слюну, текущую изо рта, и прочее. Из преданности и уважения старалась.

– Так я ничего плохого и не думала.

– И не надо ее трогать. До сих пор больная тема. Меня и сейчас не простила.

– А ты при чем?

– А я не находился возле одра. Государственные дела решал. Она ведь не сразу умерла. Сначала удар. Потом второй. В промежутке уже практически не вставала. А страна никуда не делась. Сегодня одно, завтра другое. Надо решать и резолюции накладывать.

Я так канцлером и не стал, зато мало что под занавес правления Анны двигалось без моего одобрения. Служба никогда не кончается, пока в отставку не отправили. Ежели что не так, то задним числом последует разнос, а ждать дела не могут.

– А правда, после нее остался дневник? – жадно спросила Софья.

– Тебе-то это зачем?

– Деда, я хочу написать про тебя.

– Чего?

– Никто не может отрицать твоего вклада в историю и огромных заслуг не токмо для России, для мировой науки, – торопливо сказала она. – Но уже сейчас ты для многих не живой человек, а некая функция.

– Ну спасибо.

– Нет, правда. На тебя молятся и ненавидят, мечтают превзойти и ищут недостатки в идеях и достижениях.

– Я даже знаю, кто эти люди, особенно по части нелюбви.