Генрих прыснул в кулак, да и другие засмеялись.

– Талер! Ты чем слушал вчера?

Что ж, даже без помощи Рик нарвался на наказание. Генрих дал правильный ответ – Эйрих Первый при помощи своего брата Тордена, – а Рику велели остаться после уроков и написать имя короля сто раз.

***

День складывался удачно. На математике Генрих заслужил похвалу, а Рик и двое его подпевал самостоятельно заработали ещё одно наказание. Работа на фабрике выдалась лёгкой, под шумок Генрих утащил полные карманы деревянных обрезков, а толстую дубовую доску в метр длиной получил совершенно легально. Мастер отдал её, потому что обнаружил брак.

Генрих возвращался домой, предвкушая горячий суп и прикидывая, на что бы пустить доску. Дверь укрепить, что ли? Нарезать на брусочки, прибить крестами, всё лучше будет, чем сейчас. Или подлатать оконную раму? Это пока жара, а зимой дуть будет. Доска на плече даже не казалась тяжёлой – Генрих с удовольствием унёс бы ещё пяток таких.

Поднявшись по лестнице на чердак, он привычно прислушался.

Орали у Ливов – похоже, муж опять напился и колотит жену. Если бы не драгоценная доска, Генрих заглянул бы к ним и попытался бы выманить мелких. Нечего им под горячую руку попадаться. Но Лив вполне мог позариться на добычу и отобрать доску, а так рисковать Генрих не был готов.

Пройдя мимо, Генрих прижался ухом к своей двери, но с облегчением понял, что внутри тихо. Войдя в комнату, он с порога начал было:

– Мам, смотри, что я при…

Договорить не сумел.

Вся комната была перевёрнута вверх дном. Скудную мебель поломали, ширмы подрали и опрокинули. Обе постели разворошили. У большой кровати в странной позе сидела мама. Она была одета только частично, её единственное платье было порвано до непристойного.

– Мам… – тихо позвал Генрих, чувствуя, что не может заставить себя сделать лишний шаг. – Мам?

Она не отзывалась. Прислонив доску к стене, Генрих затворил дверь, осторожно подошёл к маме, опустился на колени на пол и увидел, что волосы у неё тёмные и мокрые. От крови. Лицо разбито.

– Мам! – борясь с паникой, повторил он.

Она шевельнулась, приоткрыла один глаз – второй заплыл синим. Прохрипела:

– Сынок… – и бессильно свесила голову на голую грудь.

У Генриха по лицу потекли слёзы, но он даже не тратил времени, чтобы вытереть их рукавом. Подняв отощавшую подушку, он положил её поближе и осторожно опустил маму на пол, прикрыл одеялом, прошептал:

– Я сейчас! – и вылетел из квартиры.

Если бы Ливы были тихие и трезвые, он кинулся бы к ним – старший Лив немного понимал в лекарском деле, но только не когда гонялся за бестиями. К старой Зави даже стучаться не было смысла – она верила только в свои заговоры и наложение рук.

Генрих выбежал из дома, сначала заметался у входа, а потом припустил к лекарю. Тот жил через шесть домов, в конце улицы, на втором этаже.

Генриху он открыл, смерил его недовольным взглядом, зло процедил:

– Шлюхе – шлюхина смерть.

Тяжёлая дверь захлопнулась.

Мамаша Эльза из седьмого дома горестно повздыхала: никак не может заглянуть – дела. Сунула двадцать кредитов и краюху хлеба.

Генрих глотал слёзы, глядя на очередную захлопнувшуюся дверь, и тут услышал издалека:

– Ты что тут шаришься, малец?

Он перевёл взгляд и увидел высокого мужчину очень грозного вида. У него были всклокоченные чёрные волосы, жёсткая чёрная с проседью борода, колючие глаза. Из карманов кожаной жилетки, наброшенной поверх серой рубахи, торчали какие-то отвёртки, плоскогубцы, щипцы и бутылка водки. Штаны были заляпаны краской.

Встретившись с мужчиной взглядом, Генрих промямлил:

– У меня маме голову разбили. Ей плохо. Лекарь не хочет идти… – он задохнулся, закашлялся, но взял себя в руки.