– А что… – Натка при виде меня переменилась в лице и просыпала сахар мимо чашки.

C ней еще происходили такие мелкие катастрофы – руку-то она поранила правую, рабочую, – но случались они все реже. Сестра на удивление ответственно подошла к необходимости восстановиться как можно скорее и не ленилась разрабатывать руку.

Взрослеет, однако.

Еще недавно, пользуясь случаем, сидела бы у меня на шее до упора, а теперь вот проявляет самостоятельность. Ужин сама готовит, а я думала пельмени лепить…

Эх, никому-то я не нужна…

– Лен, что случилось?

– Ничего! – рявкнула я в ответ и с третьей попытки сумела пристроить на вешалку свою сумку.

Руки дрожали, ремень и крючок расплывались перед глазами, упорно не желая совмещаться. Попутно я еще обрушила на пол Наткину шубку, но сестрица, против обыкновения, не ринулась ее поднимать, квохча, как курица над обиженным цыпленком.

– Ни слова! Ни звука! Предупреждаю: никогда больше не заговаривай со мной о Говорове. Вообще не произноси его имя! Считай, что он умер!

– Скоропостижно-то как, – пробормотала Натка, но от дальнейших комментариев осмот-рительно воздержалась. – Чай будешь? С пирожными, я напекла эклеров.

– Я буду! – донеслось из Сашкиной комнаты и по полу глухо застучал гипс. – Теть Лен, а кто умер?

Чуткий слух у пацана. Музыкальный.

– Один нехороший человек, – ответила я, проходя в кухню.

– Нехороший? – с сомнением повторила Натка.

– Очень нехороший. Хуже некуда. Полная дрянь. – Я взяла чай, который сестра приготовила для себя, и выпила сразу весь. – Налей мне еще, а?

– Чаю?

– Чаю. – Душа просила чего покрепче, но мне не хотелось плакаться Натке в жилетку, а без задушевного разговора со слезами и соплями распитие чего-нибудь спиртного не обошлось бы.

– Эклер?

– Два. Или три.

Сенька взглянул на меня с беспокойством и потянулся к блюду с пирожными сразу двумя руками. До сих пор наш сладкоежка не видел во мне серьезного конкурента, но все меняется…

В молчании мы выпили чай и истребили все пирожные, тягая их с блюда наперегонки.

Эклеры Натке удались, она вообще прекрасно готовит, но я давилась пирожными не только для того, чтобы подсластить свою горькую участь. Меня распирало невысказанное, и я набивала рот, чтобы не начать говорить о Говорове, об этом подлеце, который уверял, что любит меня, а сам…

Не дожевав эклер, я вскочила и ушла к себе.

– А точно умер кто-то плохой? – услышала я, закрывая дверь. – Что-то теть Лен расстроена…

Сенька, явно удивленный моим поведением, пытался разобраться в ситуации. Я не услышала, что ему ответила Натка.

Ты спрашиваешь, кто умер, малыш? О! Их немало – скоропостижно скончавшихся в муках. Моя любовь, мои надежды, моя вера в победу на личном фронте, моя высокая самооценка… Та мымра в жутких розочках моложе меня лет на десять. И весит не больше пятидесяти кило…

А Говоров… Вот как он мог? Ведь знал же, что у меня в анамнезе уже целых два любимых мужчины, оказавшихся подлыми предателями. Сашкин папочка, пусть он будет жив и здоров в своих дальних странах, бросил меня беременной и никогда не интересовался нашей с дочкой дальнейшей судьбой. А потом был еще один идеальный мужчина, который беспощадно заморочил мне голову лишь для того, чтобы я со своими связями помогла ему в некрасивой ситуации с перспективой судебного процесса.

Нет, я не легкомысленная дурочка, во всяком случае, никогда не считала себя таковой – а мне было с кем себя сравнивать, перед глазами всю жизнь любимая младшая сестра, которая постоянно заводит знойные романы, и каждый второй из них оказывается проблемным. Но ум и сердце – они не всегда заодно.