Армия идёт на юг, к австрийской границе, через так называемые Гла́рнские Альпы. Впереди, в авангарде, – Милорадович, за ним – обоз, далее – корпуса Розенберга и Дерфельдена. Замыкает марш Багратион. Идут скрытно, беззвучно. У Нетшталя специально оставлены казаки, которым приказано всю ночь жечь костры и, наоборот, шуметь как можно больше. Французы обнаруживают отход наших войск с рассветом и тут же начинают преследование. От них отделяется один батальон, скрытно пробирается по горам (с артиллерией!) и устраивает засаду между селениями Шва́нден (Schwanden[409]) и Эльм[410] (Elm), там, где дорога ещё более сужается и зажимается между крутыми скалами и рекой Зернф (Sernf). Когда колонна русских войск втягивается в эту теснину, а Багратион, идущий в её хвосте, ещё только подходит к Швандену, следует неприятельская атака, имеющая целью разрезать армию на две части. Начинается перестрелка, и тут французы начинают бить из орудий прямой наводкой по нашему обозу, который тут же смешивается. Солдаты Багратиона бросаются по снегу в штыки, пересекают ледяную реку вброд и вплавь (!), влезают на крутые скалы и сбивают противника со своих позиций. Бой продолжается два часа, подкрепление подходит с обеих сторон, наши истерзанные бойцы дерутся с многократно преобладающими силами французов, но отходят – по команде – лишь тогда, когда весь обоз покидает теснину. Отходят они к селению Э́нги (Engi[411]), где вновь подвергаются нападению и опять стоят насмерть в течение двух часов. Наступает ночь.

Русская армия останавливается на ночлег вокруг Эльма, а авангард Милорадовича продолжает в темноте движение к перевалу Паникс. Ночь выдаётся тёмная и ненастная. Крупными хлопьями падает снег. Дров для того, чтобы разжечь костры, нет. В темноте французы подбираются к нашим позициям почти вплотную и временами стреляют, так что наши солдаты глаз не могут сомкнуть.

В два часа ночи 25 сентября начинается подъём на перевал. Паникс – самый высокий из тех, которые преодолел Суворов в ходе Швейцарского похода: его высота 2.407 метров над уровнем моря[412]. Он не такой непроходимый как Кинциг, более того, через него недавно ушёл в Австрию Фридрих фон Линкен[413], но – Боже мой! – в каком же разном состоянии были две эти армии (да и погода стояла тогда намного лучше)!

Французы опять замечают наше движение лишь с рассветом, когда Суворов отходит уже довольно далеко. Они бросаются было вдогонку, но вскоре останавливаются и поворачивают назад: никто не хочет лезть в тот ад, куда уходят русские. И вообще-то слово «ад» звучит для всего того, с чем придётся столкнуться нашим людям, просто комплиментом.

Сразу за Эльмом начинается крутой и затяжной подъём. По горной тропе можно идти только поодиночке, гуськом. С самого начала подъёма люди начинают вязнуть в глубокой холодной грязи и с трудом вытаскивают ноги, оставляя в ней то, что с большой натяжкой можно назвать обувью. Чем дальше они идут, тем круче становится путь, а выпавший ночью обильный снег напрочь заносит тропу. Всё вокруг заволакивает серыми сырыми облаками, так что движение идёт практически наугад. К тому же армию покидают последние швейцарские проводники (кроме Антонио Гаммы!), и не знающие дороги люди вынуждены по наитию отыскивать её в сугробах. Поднимается вьюга. Под ударами ветра с гор начинают валиться камни. Где-то в долине слышится гроза, снизу видны молнии. Я не знаю, как передать словами всё то, с чем столкнулись, спасая свою жизнь, честь русского оружия и имя нашей страны, совершенно убитые голодом, холодом и тяжелейшими испытаниями люди – в разодранной одежде и босиком (!!!). Они бредут, словно призраки, зная одно: если остановятся, смерть неминуема. Ещё в начале подъёма Суворов, предвидя все ужасы этого перехода, расставляет по всей длине колонны горнистов и барабанщиков. Они должны трубить и выбивать дробь, чтобы ничего не видящие вокруг себя солдаты могли ориентироваться хотя бы по звуку, доносящемуся сквозь завывание ветра. Около трёхсот ещё уцелевших мулов сорвались в пропасти. Туда же пришлось сбросить остатки артиллерии.