Планы Густава III не просто идут прахом. Он оказывается в тяжелейшем положении. Его корабельный флот уходит в Свеаборг, под Хельсинки, и тут же опять запирается русскими. Сам он со своей галерной флотилией, сильно пострадавшей при прорыве из выборгской западни, вынужден укрыться близ Роченсальма, то есть туда, где несколько месяцев назад русские одержали над шведами такую убедительную победу. Эти воспоминания и так настроения не поднимают, а тут ещё ему становится известно, что преобладающие силы противника под командованием принца Нассау-Зигена двигаются прямо на него с явным намерением довершить разгром. У нашего галерного флота преимущество, почти подавляющее: 20 фрегатов, 15 средних кораблей, 23 галеры, 77 боевых шлюпов и не менее десяти вспомогательных кораблей. В распоряжении Густава 6 фрегатов, 16 галер и 154 боевых шлюпа[187]. (По другим данным, у нас было 230 кораблей, а у шведов – 190[188].) Наступает самый драматичный момент войны, и победа русских поставила бы жирный крест не только на ней, но, возможно, и на правлении самого короля.

Вот как описывает настроение в шведском лагере – да и вообще в стране – очевидец тех событий майор Казале́с (вполне возможно, француз): «По поспешном отступлении шведского флота из Выборгского залива и по удалении короля со всем гребным флотом в Свенскзундскую бухту [так он, на шведский манер, называет Роченсальм], монарх /…/ находился /…/ в самом ужасном, самом жалком положении. Корабельный шведский флот уже не был в состоянии держаться на море: остатки его искали убежища в Свеаборге; он не мог более сопротивляться грозным, опасным предприятиям русских. В Стокгольме и во всей Швеции господствовал дух партий, видимо клонившийся на сторону прежней конституции и только выжидавшей удобной для восстания минуты. Вся нация была потрясена горем и негодованием по случаю гибели драгоценного флота, оснащение которого увеличило государственный долг на несколько миллионов. Самого короля преследовал соединённый русский гребной флот /…/ под начальством принца Нассау, который теперь как бы осаждал короля в Свенскзундской бухте. Крайняя опасность грозила Густаву, и никогда не приходилось ему трепетать так за свою независимость и своё достоинство, как в эти дни. Он это знал»[189]. Лучше не скажешь! К этому стоит добавить, что для полного переоснащения шведских флотов (только флотов, без армии!) потребовалось бы тогда около 40.000 человек, то есть «две трети всей живой силы государства»[190] (думаю, имеется в виду «боеспособное», мужское население страны). Судите сами, возможно ли такое…

Но слушайте дальше: «Незабвенною осталась мне беседа с ним в Свенскзунде /…/ 27 июня /…/. В этот день он был /…/ уныл и задумчив. Я не находил в чертах его того обычного выражения весёлости, той привлекательной беспечности и уверенности, которая была так свойственна ему, что не покидала его даже посреди грозной опасности /…/. Он подошёл ко мне со словами: ‘Никогда ещё, в самых бедственных обстоятельствах моей жизни, я не ощущал беспокойства, подобного нынешнему; стоит проиграть ещё это сражение, канун которого мы переживаем, и всё погибло – и флот, и венец мой’»[191].

Вечером накануне битвы Густав собирает военный совет. Мнение участников однозначно: от боя уклониться и отступить на восток, иначе поражение неизбежно. Выслушав подчинённых, король, однако, говорит: «На что я однажды решился, то и хочу»[192]. И отдаёт приказ готовиться к бою.

Принц начинает наступление с попутным ветром рано утром 28 июня, в 28-ю годовщину коронации Екатерины Великой