– Что же ты, милок, с жизнью своей сотворил? Вором стал, душу и совесть свою испоганил. А ведь я тебя помню еще, когда ты мальчонкой несмышленым был. Хороший ты был, совестливый, родителей своих чтил, уважал, мамке помогал во всем. А кем стал? Э-хе-хе…

Мишка Одинцов смотрел на бабу Лену широко раскрытыми глазами, отказываясь верить в происходящее, и даже больно ущипнул себя за ногу, пытаясь удостовериться: не дурной ли это сон? Но баба Лена сидела перед ним – высокая, в платочке и просторном легком платье в горошек. Она сидела перед ним, освещенная лучистым светом колеблющегося огонька, и совсем не напоминала привидение, при виде которого леденеешь от ужаса и воешь, словно полоумный.

– Баб Лен… – произнес Одинцов пересохшим ртом, – ты же умерла, давно умерла ведь?

Старуха кивнула, и кода-то красивое ее лицо стало печальным:

– Умерла, конечно, чего там говорить. Да вот уйти не могу к Богу, как и положено мне. Грешила, конечно, по молодости. Знаешь сам – самогон гнала, мужиков наших деревенских спаивала, получается. Уж сколько на мою голову проклятий порой валилось, и вспоминать не хочу. Да и я людям мстила за родителей, за себя… Неправильно это. Наказание мне за грех совершенный по справедливости дано – нет меня ни среди людей, ни на том свете. Но тебя, Миша, сама судьба, видать, ко мне привела. Видать, Боже хочет, чтобы все по правильному было.

Одинцов окончательно пришел в себя и потер воспаленные веки:

– Как так, баба Лена? Я-то причем здесь? Ты прости меня, что потревожил твой покой, думал, есть у тебя чем поживиться. Ты прости меня, бабушка, вора никчемного. Сейчас, вот, оклемаюсь чутка, да и уйду, и больше ни ногой к тебе…

– Нет, сыночек, не так ты меня понял.

Баба Лена легко встала с табурета, словно воспарила над полом, и успокаивающе махнула вору рукой:

– Пришел ты ко мне за золотом. А и верно – есть оно у меня. Родители мои из богатых дворян Тобольских были. Они мне много чего оставили. А я что… В деревню глухую из города бежала, чтобы не расстреляли, осела тут, да и жила так, чтобы никто не догадался, каких кровей я. Не могу я уйти, пока сокровища мои тут закопаны, под полом, пока на дело доброе не употреблены. Хотела я сестре своей двоюродной оставить, да сказать ей не смогла – паралич меня разбил. Да и сестры тоже уж в живых-то нет.

Лицо бабы Лены вдруг стало строгим, она как-то выпрямилась, приняла величественную осанку.

– Пообещай мне, Миша, что сделаешь все, как я прошу. Пообещай мне клятвенно, что на ценности эти построишь церковь небольшую, и пусть в первый же день ее открытия проведут по мне поминальную службу. Остальное возьмешь себе, но лиходейничать более не станешь, жить будешь праведно и людям помогать. Понял ли меня?

Миша Одинцов, потрясенный услышанным, встал с пола и, придерживаясь за дверной косяк, еле слышно произнес:

– Понял, баба Лена…

Она улыбнулась:

– Вообще-то я Елена Дмитриевна Тобольская. Клянись, Миша, что сделаешь как я сказала, и живи счастливо!

…Спустя несколько лет в ожившее село с новыми домами, школой, производственными цехами, больницей и удивительно красивой церквушкой приехал кортеж иномарок. Михаил Одинцов – представительный господин, руководитель крупной корпорации поздоровался с многочисленными местными жителями, обживающими возрождающееся село, и вместе с ними отправился к церквушке. У входа в храм троекратно расцеловался с батюшкой, перекрестился и с улыбкой посмотрел на чистое, лазурное небо, откуда ему в ответ улыбнулась Елена Тобольская.

2019 г.

Бенгальские огни

Новый год для Светланы был чем-то сродни волшебному празднику, в который, что ни загадай, что ни пожелай, все сбудется, да так красиво и приятно, что на душе становится светло и как-то искристо. Искристо… Да, именно так, искристо…