– Во все не обязательно. Рассказывайте.

Через полчаса конфиденты прощались у восточных ворот парка.

– Итак, Михаил Фридрихович, как и условились, вы нынче же снесетесь с Кулябко по своим каналам, предупредите его о необходимости встречи с вашим беглецом. Пусть пока просто наблюдает за ним и ждет меня. Я буду в Киеве в субботу, тринадцатого, тогда мы обсудим все нюансы и выберем место и время. Главная его задача до моего приезда – обеспечить присутствие объекта в городе. Честь имею.

Он приложил два пальца к полям шляпы – солнечным зайчиком ударил по глазам полковника бриллиантовый перстень – и зашагал вверх по Садовой в сторону проспекта. Фон Коттен же двинулся обратно через сад: он планировал еще вернуться к себе на Мойку.

Дмитрий Григорьевич Богров чувствовал себя древнерусским былинным витязем. Он был на распутье. Правда, без коня – мог смело идти направо – и без жены – то есть дорога налево тоже ничем особенным не грозила. Но уже ни к левым, ни тем более к правым душа его не лежала. Оставалось двигаться по прямой, однако этот путь всерьез сулил потерю молодой головы.

А ведь только-только все начало налаживаться: блистательный Петербург, казавшийся волшебной сказкой и после беспокойного Мюнхена и тем более после патриархального родного Киева; перспективная служба, не очень обременительная, но сулящая надежное будущее; оставшиеся в прошлом и господа анархисты, и те, кто их ловит.

К сожалению, столицу пришлось спешно покинуть из-за вновь возникшего интереса Охранного отделения (несомненно, тут не обошлось без вмешательства бывших «коллег» Богрова из киевской политической полиции), и несколько месяцев молодой человек вынужденно «поправлял здоровье» в приятной, только очень уж тихой зимней Ницце. Петербург был теперь закрыт для Дмитрия Григорьевича, а на Ниццу в вот-вот готовящемся начаться сезоне катастрофически не хватало средств, вследствие чего весной 1911 года помощник присяжного поверенного Д. Г. Богров вернулся в отеческий дом на Бибиковском[6] бульваре в Киеве, решив, что давний знакомый, киевский жандармский подполковник Кулябко, предпочтительнее абсолютно неизвестного петербургского полковника фон Коттена: с Николаем Николаевичем оставался шанс все-таки полюбовно договориться.

Тут стоит немного объясниться, осветив некоторые факты из жизни господина Богрова. Дмитрий Григорьевич, а в ту пору просто Митя, рос в весьма обеспеченной семье киевского присяжного поверенного. Помимо успешной адвокатской практики отец Митеньки являлся к тому же домовладельцем, а дед и вовсе отличился, добившись довольно заметных успехов на писательском поприще. Потому детство и отрочество Дмитрия было вполне безоблачным, а будущность его представлялась весьма прозрачной и легко прогнозируемой. Окончив Первую – лучшую в Киеве – гимназию, в 1905 году он легко поступил на юридический факультет Киевского университета, а когда в сентябре университет закрыли, папенька направил будущего юриста на учебу в Мюнхен.

Надо ли разъяснять, что в то неспокойное время в баварских бройхаусах собиралось огромное количество российских подданных, не отличавшихся любовью к отеческому престолу? Воздух свободы и витавший в нем бунтарский дух закружили молодую студенческую голову, втянули в бурлящий котел революционного варева с невероятным количеством ингредиентов. От одного многообразия партийных названий захватывало дыхание: анархисты, социалисты-революционеры, социал-демократы, кадеты, октябристы, монархисты, какие-то с совершенно непроизносимыми названиями этнические организации, стремящиеся то ли к государственности, то ли к пошлому разбою.