– Левка жив! – радостно вырвалось у него. – Ниже залома лает.

Еще с минуту мы прислушивались, затем, как по команде, бросились обратно к Ничке.

По лаю Левки, в зависимости от интонации голоса и настойчивости, мы обычно угадывали, кого он облаивает: медведя, сохатого или загнанную на дерево росомаху, но на этот раз мы терялись в догадках – так пес никогда не лаял.

– Наверное, попал меж скал и выбраться не может, вот и орет! – заявил Павел Назарович.

Спустившись к реке, мы за поворотом увидели Левку. Он стоял у скалы, зубчатый гребень которой спускается к Ничке, и, приподняв морду, лаял. Оказалось, что на одном из остроконечных выступов этой скалы, на самой вершине стояла небольшая кабарожка. Ее-то и облаивал Левка. Увидев нас, он бросился к скале и, пытаясь взобраться наверх, лаял и злился. А кабарга стояла спокойно, удерживаясь всеми четырьмя ножками на самой вершине. Справа, слева и спереди скала обрывалась стеной, и только к хребту, от выступа шел узкий каменистый отрог. Мы были удивлены, какой рискованный и рассчитанный прыжок нужно было ей сделать, чтобы попасть на тот выступ, который кончался площадкой буквально в ладонь.

– А это кто там? – крикнул Днепровский, заглядывая на другую сторону скалы. – Тут тоже кабарожка, – добавил он обходя выступ. Мы поспешили за ним. Там, за поворотом, в россыпи, как раз против выступа, на котором продолжала стоять кабарожка, лежала, корчась в муках, вторая, более крупная кабарга. Заметив нас, она приподнялась, чтобы прыгнуть, то тотчас же беспомощно упала на камни. У нее были сломаны передние ноги, а глаза, черные, как уголь, метались из стороны в сторону, точно она откуда-то ждала облегчения.

– Упала, бедняжка, с утеса! – сказал Павел Назарович.

Днепровский вытащил нож и прекратил мучения кабарожки. Сомнения не было: спасаясь от Левки, кабарга хотела вскочить на выступ, но не рассчитала прыжка и сорвалась.