Целый день Дункан только тем и занимался, что искал возможность обуздать стихийное бедствие – именно так можно было расценить возвращение брата. С утра пораньше он проконсультировался с поверенными; в Ричмонд были отправлены письма. Финн сознался, что бросил поместье не только потому, что ему стало скучно. Он наставил рога соседу, местному помещику, и теперь трясся от страха за свою жизнь.

– Я не виноват, – уверял Финн прошлым вечером. – Ты должен мне верить! Эта женщина не давала мне проходу. И однажды, ранним утром, когда ее супруг уехал охотиться на кабанов, она оказалась у моей двери. Что мне оставалось делать? Выгнать ее прочь?

– Именно, идиот ты этакий. Но ты не напутал насчет подробностей этой истории? – Дункан едва не поддался искушению поверить словам брата.

– Именно так все и было! – Финн умело напустил на себя обиженный вид. – Я думал, что уж ты-то непременно защитишь меня.

Финну следовало играть на сцене, подумал Дункан. Может быть, еще не поздно. Следует выгнать его из дому и посоветовать кочевой образ жизни. Да еще подыскать актерскую труппу, к которой он мог бы присоединиться.

Однако он не мог этого сделать. Кроме него, у Финна нет родственников.

В «Таттерсоллзе» Дункан купил для брата отличного скакуна – прекрасного жеребца гнедой масти, которого Финн вовсе не заслуживал, но все-таки получил. Снова представил Финна персоналу клуба «Уайтс», позволив ему задержаться на часок, чтобы поздороваться со старинными знакомыми, в то время как сам он перекусил и развлекся беседой в соседнем зале. Покинув клуб, Дункан отдал распоряжения насчет квартиры в Олбани, излюбленном районе лондонских холостяков. Почти весь день ушел на то, чтобы устроить Финна по новому адресу. В частности, Дункан нанял пожилую женщину, которая должна была служить брату и кухаркой, и экономкой. Они также совершили путешествие на Бонд-стрит, чтобы купить кое-какие предметы гардероба, поскольку, покидая Ричмонд, брат собирал вещи в ужасной спешке.

Дункану еще предстояло поговорить с братом относительно самого щепетильного аспекта его возвращения: о том, как вести себя с Джо.

Поэтому вечером того же дня, перед тем как отправиться на бал к Ливингстонам, они с братом сели в библиотеке, и он четко и внятно объявил главное правило: любое вмешательство в вопросы воспитания Джо карается отлучением от семейной казны.

– Господи, – воскликнул Финн, – ты думаешь, я настолько глуп? Неужели я проделал такой путь обратно для того, чтобы мне навязали сопливого младенца? Нет.

Он расхаживал по библиотеке в очевидном волнении.

Дункан сидел, не шевелясь, и наблюдал за братом. Знал, что ему нельзя доверять, и все-таки старался найти в его словах хоть каплю искренности.

– Хорошо, – сказал он. – Потому что я сверну тебе шею, если ты хотя бы заикнешься о его происхождении, прежде чем я решу, что он к этому вполне готов. Таким образом, финансовый вопрос отпадет сам собой, это понятно?

Финн остановился и уставился на него.

– Сильно сказано. – В камине вспыхивали и угасали огоньки пламени. Братья сверлили друг друга взглядами. – Ты и вправду его любишь, не так ли?

– Да.

– Но его мать была всего лишь служанкой…

Вскочив, Дункан схватил брата за лацканы фрака.

– Она выросла в любви и заботе, в хорошей итальянской семье, была учительницей и умерла, дав жизнь мальчику, которого я зову своим сыном. Не смей больше говорить о ней пренебрежительно.

– Успокойся. – Финн вырвался из рук брата и уставился в огонь. – Жаль, что она умерла. – Воцарилось долгое молчание, которого Дункан не смел нарушить. Финн повернулся лицом к нему. Он сделался вдруг робким и заговорил извиняющимся тоном: – Я только дразнил тебя – надо же, какой любящий папочка! Я не хотел никого оскорбить.